Николай кивнул и встал. У двери он приостановился, глядя себе под ноги.
— Мне… стыдно.
— Какая ерунда. Иногда все мы выпиваем больше, чем нужно. Поговорим завтра.
Николай посмотрел на него долгим взглядом. Льву показалось, что сейчас он опять засмеется, но бывший начальник молча развернулся и вышел, направляясь к лестнице.
Оставшись один, Лев облегченно вздохнул. Теперь можно сосредоточиться. Он больше не мог обманывать себя. Его присутствие всегда будет напоминать Зое о ее ужасной утрате. Он никогда не заговаривал о том дне, когда погибли ее родители. Он старался забыть об этом, загоняя воспоминания в самые дальние уголки памяти. Нож был криком о помощи. Он должен действовать, если хочет спасти свою семью. Он справится. Нужно поговорить с Зоей. И лучше всего сделать это прямо сейчас.
Тот же день
Николай вышел наружу, давя подошвами ботинок жидкую снежную кашу. Почувствовав, как обдало холодом живот, он заправил рубашку в брюки. Перед глазами у него все плыло, и он раскачивался, словно стоял на палубе корабля. Зачем он позвонил своему бывшему подчиненному? Наверное, ему просто нужна была компания, причем не та компания, которую ищет подвыпивший мужчина. Нет, ему нужна была компания человека, который разделил бы с ним его позор, человека, который не смог бы осудить его, не осудив и самого себя.
Мне стыдно.
Эти его слова Лев понял бы лучше, чем кто-либо иной. Общий стыд должен был сблизить их и сделать братьями. Лев должен был обнять его и сказать: «Мне тоже». Неужели он так легко забыл их общее прошлое? Нет, они, очевидно, всего лишь по-разному боролись с ним. Лев занялся новым и благородным делом, омыв окровавленные руки теплой водой респектабельности. Николай же предпочел напиваться до потери сознания, не ради удовольствия, а ради забвения.
Но кто-то не хотел, чтобы он все забыл, присылая ему фотографии мужчин и женщин, снятых на фоне белой стены, обрезанные так, что видны были одни лишь лица. Поначалу он не узнавал людей, изображенных на них, хотя и сразу же понял, что эти фотографии были сделаны во время ареста — из тех, что требовались для тюремной бюрократической машины. Фотографии начали прибывать пачками, сначала раз в неделю, а потом и каждый день, в толстом конверте, который кто-то приносил ему прямо домой. Просматривая их, он понемногу стал вспоминать имена и обрывки допросов, но воспоминания были фрагментарными, когда лицо одного арестанта накладывалось на допрос другого и казнь третьего. По мере того как фотографий становилось все больше, он, держа в руках целую кипу, спрашивал себя, неужели он арестовал столь многих, хотя, по правде говоря, прекрасно знал, что их было гораздо больше.
Николай хотел во всем признаться и попросить прощения. Но никто не выдвигал ему никаких требований, предложений или указаний, как он должен покаяться. На первом конверте была указана его фамилия. Его принесла жена, и он небрежно вскрыл конверт в ее присутствии. А когда она поинтересовалась, что в нем находится, он солгал, спрятав фотографии. С той поры ему приходилось вскрывать их тайком. Даже после двадцати лет брака его жена не догадывалась о том, кем он работал. Нет, она, конечно, знала, что он был агентом государственной безопасности, но и только. Пожалуй, она сознательно предпочитала не знать больше. А ему было все равно, сознательно или нет, — он по-настоящему дорожил ее неведением и полагался на него. Если бы она знала обо всем, если бы увидела лица тех, кого он арестовывал, если бы она увидела их после двух дней непрерывных допросов, в ее глазах поселился бы страх. То же самое и в отношении его дочерей. Они смеялись и шутили с ним. Они любили его, а он — их. Он был хорошим отцом, внимательным и терпеливым, никогда не повышал голоса и никогда не пил дома — дома, где он оставался хорошим человеком и примерным семьянином.
И вот кто-то захотел отнять это у него. Последние пару дней конверты приходили без указания адресата. Их мог вскрыть кто угодно: его жена, дочери. Николай перестал выходить из дому из страха, что письмо придет в его отсутствие. Он взял со своей семьи обещание, что они будут передавать ему все конверты вне зависимости от того, есть на них его имя или нет. Только вчера он зашел в спальню дочерей и обнаружил неподписанное письмо у них на туалетном столике. И тогда он вышел из себя и набросился на девочек с упреками, требуя, чтобы они сказали, вскрывали они конверт или нет. Обе расплакались при виде столь неожиданной перемены, произошедшей с ним, и стали уверять его, что положили письмо на свой столик только для того, чтобы оно не потерялось. Он увидел страх в их глазах, и у него едва не разорвалось сердце. Именно тогда он и решил обратиться ко Льву за помощью. Государство должно поймать этих преступников, столь бессмысленно преследующих его. Он отдал много лет служению своей стране. Он был истинным патриотом. Он заслужил право жить в мире. Лев мог помочь: в его распоряжении находился целый отдел, занимающийся расследованиями. В их общих интересах поймать этих контрреволюционеров. Все будет как в старые времена. Вот только Лев даже не пожелал его выслушать.
В булочную уже начали приходить на утреннюю смену первые рабочие. Они остановились поодаль, глядя на покачивающегося в дверях Николая. Тот прорычал:
— Что надо?
Но они лишь сбились в кучу в нескольких метрах от входа и молчали, не решаясь пройти мимо него внутрь.
— Вы что, осуждаете меня?
Их лица ничего не выражали. Эти люди пришли печь хлеб для горожан. А ему надо возвращаться домой, в единственное место, где его любят и где его прошлое ничего не значит.
Он жил поблизости и потому, пошатываясь, побрел по пустынным улицам, надеясь, что в его отсутствие к дверям не подбросили очередную бандероль. И вдруг Николай остановился, часто и шумно дыша, как старый больной пес. Он услышал какой-то звук позади и резко обернулся — ему почудились чьи-то шаги, он был уверен, что расслышал стук каблуков по тротуару. За ним следили. Он бросился в ближайшую тень, напрягая зрение. Это они, враги, преследуют его и охотятся на него так, как когда-то он охотился на них.
Он развернулся и побежал, побежал домой, так быстро, как только мог. Споткнувшись, он едва не упал. Полы тяжелого пальто хлопали по икрам. Решив сменить тактику, он остановился и бросился назад. Он перехитрит их, он давно научился играть в эту игру! Но они использовали против него его же методы. Вглядываясь в темные провалы дверей, в мрачные проходы между домами, грязные норы, в которых, как он их учил, скрывались агенты МГБ, Николай крикнул:
— Я знаю, что вы здесь!
Голос его эхом прокатился по пустынной улице. Она показалась бы пустой обычному человеку, но он-то хорошо разбирался в подобных вопросах. Однако решимость покинула его, растаяв, как утренний туман.
— У меня есть дети, две дочери. Они любят меня! Они не заслужили этого! Причинив вред мне, вы сделаете больно им.
Его девочки родились, когда он еще был офицером МГБ. После очередного ареста отцов, матерей, сыновей и дочерей он каждый вечер возвращался домой и целовал своих детей перед сном.