– Что ж, передайте наши… хм… соболезнования.
– Находись мы с вами в несколько иной обстановке, я бы сказал вам, Петр Семенович, каким образом лучше всего распорядиться с ВАШИМИ соболезнованиями. Но в данном случае я имел в виду: когда можно будет забрать… тело?
– Полагаю, на улаживание предусмотренных в подобных случаях медицинских и юридических формальностей уйдет еще денька два-три. Ей сообщат.
– А под улаживанием подразумевается зачистка следов и концов? – недобро прищурился Степан Казимирович.
– Я не вполне понимаю ваш тон. Смею заметить, что у нас в принципе не практикуется выдача тела врага народа родственникам. Но в вашем конкретном случае мы могли бы, конечно, пойти навстречу.
– Если не ошибаюсь, человек не может быть признан ВРАГОМ без приговора суда?
– Враг – он и есть враг. Для определения его истинного лица и нутра бумажка с печатью не требуется. Тем более – если это враг внутренний. Знаете, есть такая поговорка: «Лучше тысяча врагов за стенами дома, чем один внутри»?
– Спасибо за откровенность, Петр Семенович. Посмотрим, каким будет мнение прокуратуры. Когда я обращусь туда с требованием провести проверку обстоятельств смерти инженера Алексеева.
Глаза Томашевского сузились от гнева:
– Прокуратура не станет рассматривать ваше… как вы выразились, требование. В нашей стране так называемые крёстные не относятся к кругу родственников. И еще… Вам бы, Степан Казимирыч, не за усопших крестников, а за свое здоровье обеспокоиться.
– Вы это что же, угрожать мне изволите?
– Ну что вы? Просто вам, если не ошибаюсь, шестой десяток пошел? А в этом возрасте уже пора задуматься. О здоровье.
– Благодарю. И за тревогу, и за совет.
– Вот, возьмите. Это номер моего служебного телефона. Звоните, если вдруг еще за кого похлопотать надумаете.
Гиль забрал листок с номером и, не произнеся более ни слова, удалился, а Петр Семенович, внутренне клокоча, снова схватился за трубку:
– Литвин! Переключи меня на Синюгина! Ван Ваныч? Наружка заряжена? Отлично. Тогда принимайте этого… шо́фера с партийным стажем!
Томашевский с грохотом возвернул трубку в «гнездо» и смачно выругался:
– Вот ведь, сучий потрох! Геморройная свеча в правом деле Ильича! Да моя б воля, я бы тебе сейчас такое «недоразумение» устроил! Ужо мы бы с тобой посидели… натравке, по-ленински! Писатель, блин, самоучка!
Петр Семенович был зол до чрезвычайности. Он никак не мог понять: в какой момент беседы допустил осечку, после которой с Гилем произошла необратимая перемена? Оно понятно, что у Томашевского физически не было времени грамотно подготовиться к встрече, но он все равно винил и корил себя за непрофессионализм. А более всего – за абсолютно неоправданный финальный выплеск эмоций.
А еще был Петр Семенович в эту минуту безумно зол на тех своих подчиненных, что проходили у него по условному разряду «синюгиных». Способных запороть любой сложности и изящности оперативную разработку своим тупорылым пролетарским усердием.
…На обратном пути дверь в кабинет, где Гиль срисовал Володю Кудрявцева, оказалась уже прикрытой. Однако пребывающего в состоянии эмоционального куража Степана Казимировича это обстоятельство не смутило: не просто постучав, а скорее – бухнув кулаком в дверь, он, не дожидаясь отзыва изнутри, порывисто зашагнул внутрь.
Давешние двое в штатском уставились на старика во френче с неподдельным интересом.
– Вам кого?
– Мне… мне бы Владимира.
– А Кудрявцев минут десять как отъехал. И сегодня, скорее всего, больше не появится.
– Жаль.
– Может, ему передать что?
– Не нужно. Я сам. Передам.
Гиль развернулся и столь же порывисто вышел.
– Михалыч! А кто это? – удивленно спросил Яровой.
– А шут его знает, – пожал плечами Хромов. – Хотя рожа как будто знакомая. Где-то я его раньше видел. Но вот где?..
* * *
Третий вечер кряду Кудрявцев, запершись в своей холостяцкой конуре, боролся с муками совести, используя проверенный народный способ, базирующийся на немудреном принципе «клин клином».
От этого занятия, требующего максимальной внутренней сосредоточенности, в какой-то момент его оторвал стук в дверь и голос соседки Клары Бернгардовны.
– Владимир Николаевич, вас к телефону.
– Кто? – хрипло обозначился Кудрявцев.
– А я почём знаю? Между прочим, женский голос.
– Иду
Володя сдвинул щеколду, толкнул дверь и длинным коммунальным коридором добрел до видавшего не только виды, но и многочисленные взлеты-падения эбонитового телефонного аппарата.
– Кудрявцев слушает.
– Это Елена, – донеслось не сразу ответное.
– ЛЕНА?! ТЫ?
Среагировав на «Лену», соседка деловито взяла веник и принялась мести пол, получив таким образом возможность задержаться в коридоре и подслушать разговор.
– Владимир, ты не мог бы подъехать к нам? Это очень важно.
– Лена! Я… я так рад, что ты… что ты позвонила… Мне… мне так много нужно тебе…
– Так ты приедешь?
– Разумеется. А когда?
– Вот прямо сейчас можешь?
– В течение часа буду, – подтвердил Кудрявцев, кладя трубку– У вас ко мне какие-то вопросы, Клара Бернгардовна?
– Что? А! Не-ет.
– Тогда пошла вон, дура старая!
Соседка принялась возмущенно кудахтать. Не обращая на нее внимания, Володя торопливо прошел в противоположный конец коридора и дернул дверную ручку ванной комнаты.
– Кой черт там тычется? Не видно, что ли, что занято? – донеслось в ответ сердитое.
Кудрявцев в раздражении пнул дверь ногой и свернул на кухню.
Подойдя к изъеденной ржавчиной раковине, он запустил кран и пихнул голову под струю холодной воды, старательно вымывая из нее хмель и возвращая в более-менее сносную для визита к женщине тверёзость.
* * *
Сегодня детей уложили спать непривычно рано, мало не силком загнав в комнату, которую те делили с бабушкой. Раздавленная событиями последних дней, Ядвига Станиславовна чувствовала себя неважно, а потому тоже отправилась спать. Не выказав ни малейшего желания встречаться с поджидаемым, по ее выражению, «троянским мерином» в образе и подобии Кудрявцева.
«Нет уж, увольте меня от подобного зрелища, – хмуро попросила Степана Казимировича госпожа Кашубская. – Меня начинает колотить только от одного упоминания об этом человеке, а вы хотите, чтобы я встретилась с ним воочию. Будь жив мой покойный супруг, эта омерзительная история завершилась бы вызовом на поединок. Я же, к сожалению, слишком стара и слаба глазами для подобных штук. Ну а дать этому негодяю пощечину персонально от меня, надеюсь, вы, Степан, и сами пока в состоянии».