– Щас сделаем.
– Слышь, ссыльный каторжанин, у тебя во сколько поезд?
– В 18:40.
– Значит, успеваем. И моли, Кудрявцев, Бога и нашего дорогого товарища Ярового, что оно сейчас ТАК, а не ИНАЧЕ обошлось. Да заодно и мне, грешному, не худо бы спасибо сказать.
– Это за что же? – ощетинился Володя.
– А за то, что после звонка Иващенке чуйка моя нашептала звоночек в родный кабинет сделать. И выслушать от Пашки красочную историю про то, как наш ссыльный коллега, побросав вещички, кинулся спасать даму сердца. Стоп! Ты еще оскалься на меня и зарычи, Ромео недоделанный! Рожу попроще изобрази!.. Вот так! Савушка, на семафоре уходи на Марата и дуй прямиком к железке, на Витебский.
– Так ведь надо его вещи из конторы забрать?
– Их уже Пашка на себе на вокзал прет.
– Понятно. Ухожу на Марата.
– А ведь я в тот раз с тобой, Володя, по-человечески говорил. Исходя из ложного посыла, что ты – взрослый и умный. А на поверку оказалось – пацан и дурак. Ошибся я. Редко со мной в последнее время такое случается, но и на старуху бывает… непруха. Но персонально я за свою ошибку только что грехом смертоубийства заплатил. Тяжелее такого греха еще ничего не изобретено. А вот персонально ты, вишь как оно получается, вроде бы и ни при чем, чистеньким остался? Как, по-твоему, такой расклад называется?
– Скотство называется, – после долгой мучительной паузы выдавил признание очевидного Кудрявцев.
– Во-от! Единственные здравые слова за последние пару недель! Жаль только, что проку теперь от них – с гулькин хрен…
…Казенный таксомотор увозил Кудрявцева на вокзал, откуда ему суждено будет отправиться – и к новой службе, и к новой жизни. А в это самое время в парадном на Рубинштейна двенадцатилетний Юрка стоял на коленях перед телом матери, размазывая по лицу слезы перепачканными в ее крови ладошками, и отчаянно шептал: «Мама! Мамочка!.. Ты упала?.. Тебе больно?.. Ну вставай, пожалуйста!.. Слышишь, мамочка?!.»
Столпившиеся выше и ниже по лестнице многочисленные зеваки охали и перешептывались: «Участковый рассказывал, на прошлой неделе на Гороховой вот точно так же в подъезде женщину молодую ограбили и убили»; «Да не убили, а изнасиловали – я своими ушами на Кузнечном рынке слыхала»; «Мальчишечка-то убивается, ужасть! И что за напасти такие на семью? Сперва отец сгинул, теперь вот… мамашу»; «А младшая ихняя где? Не дай бог, мать увидит в таком, прости господи, виде…»
– А ну разошлись все! Живо! – сердито вклинился в толпу участковый Антонов. – Я кому говорю? Покиньте место преступления! Устроили, понимаешь! Что вам здесь – кино?
Продолжая рядить и судачить, народ потянулся на выход, а участковый, опустившись на холодный камень ступеней, прижал к себе Юрку и, гладя его по голове, взялся хрипло, неуклюже просить:
– Юра, сынок, ты это… Не надо тебе здесь… Сейчас бригада подъедет, улики станут сыскивать, следы… Пойдем, слышишь? Не нужно тебе тут…
* * *
– Дорогие друзья! Степан Казимирович благодарит всех собравшихся этим вечером в нашем прекрасном зале. А мы, в свою очередь, пожелаем ему крепкого здоровья, долгих лет жизни и с нетерпением станем ждать от него новых, столь же замечательных книг. На этом наша встреча закончена. Сейчас все желающие смогут подняться на сцену и получить автограф от автора. Только организованно, товарищи! В порядке живой очереди!..
– …Подпишите: «Петру Сергеевичу Постникову в день пятидесятилетия. Так держать, старина!» Только чтоб «Так держать» обязательно!
– Будьте любезны: «Уважаемым читателям библиотеки № 3 Куйбышевского района». О, благодарю! Завтра же поставим на самое видное место.
– Степан Казимирович! Если не сложно, напишите: «Пашенька! Учись хорошо, как Ленин, о котором я рассказываю в этой книжке. Дядя Гиль».
– «Любимой теще от Николая». Ну и «от автора», разумеется.
– «Зиночке». Нет-нет, Зинаиду она категорически не воспринимает. Именно «Зиночке».
– Сделай, дорогой: «Тоги от Гии. Проездом из Москвы». Ай, спасибо, дорогой!
– «Давиду Исааковичу». Это я… А можно в скобочках расшифровку подписи?
– А мне сразу две. Эту – «Виктору». А вторую я пока даже не знаю кому. Просто напишите как-нибудь абстрактно – с пожеланием, но без имени.
– «В личную библиотеку т. Красикова». Нет-нет, не здесь. В левом углу! Мерси.
– …А мне, пожалуй, напишите просто и без изысков: «ЮРЕ АЛЕКСЕЕВУ ОТ ДЕДУШКИ СТЕПАНА».
Ручка в пальцах Тиля дрогнула.
Старик поднял голову, подслеповато всмотрелся в очередного поклонника своего художественного творчества и…
– …Потому-то, Юра, я и не смог приехать на похороны твоей матери. Меня арестовали двое суток спустя. Фактически сняли с ленинградского поезда.
– И сколько в общей сложности просидел?
– Мариновали в Бутырке вплоть до октября 1941-го. И на том спасибо, что к стенке не поставили.
Покинув здание ДК, Барон и Гиль, отказавшись от любезно предоставленной организаторами вечера машины, неспешным пешочком брели по Лесной улице в сторону метро «Белорусская». И сама погода располагала, а главное – лишние уши этим двоим были ни к чему. Слишком многое и слишком интимное требовалось поведать друг другу.
– А имелось за что? Ставить?
– А разве тогда это было обязательно? – горько усмехнулся Степан Казимирович. – Но, после того как две трети персонала ГОНа забрали на фронт, кремлевские пассажиры спохватились: война войной, но ведь кому-то надо и баранку вертеть? Вот меня и возвернули обратно, в гараж. Даже денег дали, на вставить зубы.
– Ого! Как это мило с их стороны.
– Не стоит обольщаться. Дали, разумеется, не милосердия, а возврата представительского вида ради.
– Все равно. Хоть в чем-то повезло.
– Да уж. Между прочим, в те военные годы мне самого Вышинского довелось возить.
– И как оно работалось? С человеком, который «незадолго до» росчерком пера мог утвердить тебе смертный приговор?
– Обыкновенно работалось. Как ни странно, в личном общении Андрей Януарьевич был весьма располагающим к себе человеком. Образованный, эрудированный, со здоровым чувством юмора.
– Палач с чувством юмора. Пожалуй, такое возможно только у нас.
– Согласен, невинных жертв персонально на счету Вышинского предостаточно. С таким багажом не то что в рай – на порог чистилища не пустят. А знаешь как у нас в гараже его за глаза называли? Андрей Ягуарович. Но именно с Вышинским я, впервые после своей бутырской отсидки, оказался в Ленинграде.
– И когда это случилось?