Граций засиял доброжелательной улыбкой. Галакты так любят улыбаться, что делают это по любому поводу.
– Нет, Эли, мой друг демиург Орлан совершенно точно охарактеризовал Эллона как инженерного гения. Но видишь ли, Эли… – Он запнулся, но удержал на лице улыбку. – В организме у Эллона степень искусственности много, много выше, чем у остальных демиургов; боюсь, что и мозг его содержит искусственные элементы, хотя Орлан это отрицает.
Я тоже улыбнулся, но по-человечески. Нелюбовь галактов к искусственным органам казалась мне чудачеством. Я пропустил объяснение Грация мимо ушей. Все люди совершают ошибки, я тоже ошибался. И многие мои ошибки, такие невинные на поверхностный взгляд, были роковыми – причем в точном значении этого слова.
Как страшно изменился Андре! Ольга предупреждала, что я его не узнаю, – я посмеивался. Такого просто не могло быть! И я, конечно, сразу узнал Андре, когда «Орион» повис над причальной площадкой Третьей планеты и мой друг ворвался в корабль. Но я был потрясен. Я оставил Андре измученным, еще не оправившимся от безумия, но живым, даже энергичным человеком средних лет. Сейчас меня обнял старик – суетливый, нервный, беловолосый, морщинистый, преждевременно одряхлевший…
– Да, да, Эли! – со смешком сказал Андре, он понял, какое впечатление произвел. – В непосредственном соседстве с бессмертными галактами мы почему-то стареем особенно быстро. Виной, вероятно, чертова гравитация на этой планетке. Закручивания и раскручивания пространства тоже не способствуют биологической гармонии. Помнишь Бродягу? Тот мощный мозг, который ты почему-то захотел воплотить в огромное тело игривого дракона?
– Надеюсь, он жив?
– Жив, жив! Но за драконицами давно не гоняется. Впрочем, мыслительные способности у него в порядке.
Мы высадились на планету. Я не описываю рейс «Ориона» в Персей. Для последовавших событий это значения не имеет. Не буду описывать и все встречи – они интересны лишь для меня с Мери. Я остановлюсь только на нынешнем впечатлении от Третьей планеты.
Мы летели с Мери в обычной авиетке. Мы помнили страшный облик грозной космической крепости разрушителей: голая свинцовая поверхность с золотыми валунами. Теперь не было ни свинца, ни золота – всюду синели леса, поблескивали озера.
– Я хочу опуститься здесь. – Мери показала на стоявший отдельно холмик, вершина его была свободна от напиравших снизу кустов.
Мы вышли и впервые почувствовали, что на самом деле находимся на Третьей планете. Гравитационные экраны авиетки предохраняли от страшного притяжения, в районе Станции оно вообще не превосходило земное, а здесь нас буквально прижало к грунту. Я не мог выпрямиться, в голове шумело, я сделал шаг, другой – и пошатнулся.
– Сейчас я не сумел бы дойти до Станции, – сказал я, пытаясь усмехнуться.
– Ты узнаешь это место, Эли?
– Нет.
– У подножия этого холма умер наш сын…
Моя память прояснилась. Я с опаской поглядел на Мери. Она улыбнулась. Меня поразила ее улыбка – столько в ней было спокойной радости. Я осторожно сказал:
– Да, то место… Но не лучше ли нам уйти отсюда?
Она обвела рукой окрестности:
– Я так часто видела во сне этот золотой холм и мертвую пустыню вокруг! И всегда вспоминала, как Астр хотел, чтобы металлические ландшафты забурлили жизнью. Помнишь, он назвал себя жизнетворцем… На никелевой планете это было легко: там невысокая гравитация. Но и здесь удалось привить металлу жизнь. На Третьей посадили растения, выведенные для мест с повышенным тяготением.
– Созданием которых вы занимались в институте астроботаники?
– Которыми занималась я одна, Эли! Это мой памятник нашему сыну. Теперь возвратимся на Станцию.
Два других события, которые я упомяну, непосредственно связаны с экспедицией. Среди встречавших не было Бродяги. Лусин, чуть ступив на грунт, побежал к дракону. В какой-то степени Лусин – создатель этого диковинного существа и гордится им больше, чем другими своими творениями. Бродяга хворал. Лусин с горечью сообщил, что дракон излишне человечен, хотя и помещен в нечеловеческую оболочку: не только бессмертия, но и солидного долголетия ему, как и людям, привить не удается.
– Хочет видеть. Очень. Тебя, – высказался в своей обычной – клочьями предложений – манере Лусин, и на следующее утро мы направились к дракону.
Внешне Бродяга почти не изменился. Летающие драконы не худеют, не толстеют, не выцветают, не седеют и не рыхлеют. Бродяга был таким же, каким я видел его при расставании: оранжево-сизый, с мощными лапами, с огромными крыльями. Но он уже не летал. Завидев нас, он выполз из своей норы и заскользил навстречу. Волноподобные складки с прежней быстротой перемещались по спине и бокам, массивное туловище извивалось с прежним изяществом, длинный, бронированный прочной чешуей хвост приветственно взметнулся, крылья с грохотом рассекали воздух. Но все эти – такие знакомые – движения уже не могли поднять Бродягу над грунтом. И огня от него исходило поменьше: багровое пламя было пониже, а синий дым – пожиже. Я не иронизирую, я говорю это с грустью.
– Привет пришедшему! – услышал я так давно не слышанный хрипловатый, шепелявый голос. – Рад видеть тебя, адмирал! Садись мне на спину, Эли.
Я присел на лапу и ударил ногой по бронированному боку.
– Ты еще крепок, Бродяга! Хотя, наверное, молодых драконов не обгонишь.
– Отлетался, отбегался, отволочился – все определения моего бытия начинаются на «от», – безжалостно установил он и вывернул ко мне чудовищную шею, выпуклые зеленовато-желтые глаза глядели умно и печально. – Не жалуюсь, Эли. Я пожил всласть. Все радости, какие могло доставить существование в живом теле, я испробовал. Будь уверен, я не потеряю спокойствия, когда буду умирать.
Продолжать разговор в таком унылом ключе я не хотел. Я весело запрыгал на твердой лапе дракона.
– На Земле разработаны новые методы стимулирования организма. Мы испробуем их на тебе, и ты еще покатаешь меня над планетой.
Он иронически усмехнулся. Он все-таки единственный из драконов, кто умеет придавать осмысленность гримасам, – остальные просто разевают пасти, выпыхивая дым, и не поймешь, то ли они зевают, то ли собираются тебя проглотить. Я чувствовал себя виноватым перед Бродягой. В прежнем своем воплощении, в образе правящего мозга-мечтателя, он мог бы десятикратно пережить нас всех. Я наделил его телом, но радости телесного бытия кратковременны. Хоть и поздно, но я с пристрастием допрашивал себя, правильно ли я поступил.
А вторым важным событием была встреча с Эллоном.
Мы пошли в мастерскую Эллона вшестером – Мери, Ольга, Ирина, Орлан, Андре и я.
В огромном, солнечно светлом зале нас встретил Эллон.
Я должен описать его. Он стоит передо мной. Я подхожу к нему, всматриваюсь в него. Я стараюсь понять, чем порождено то впечатление, какое он неизменно производил. Я допрашиваю себя, не изменится ли оно от пристального разглядывания, от долгого изучения. Ничто не меняется. Все правильно. Ошибок нет. Если и встретилось мне в жизни существо, в полном смысле слова необыкновенное, то имя ему – Эллон!