Он или сердится, или хохочет, гнев и радость – не крайние, а соседствующие состояния его психики. Если он не возмущен, то ликует – от одного того, что не возмущен. Узнав, куда мы идем, он остановился.
– Да зачем было мчаться в Каир? Включили бы концертный зал и наслаждались музыкой издалека.
Я потянул его за рукав. Не люблю, когда люди ни с того ни с сего замирают на полушаге.
– Симфонию Андре надо слушать в специальных помещениях. Его музыка не удовольствие, а тяжелая физическая работа.
Аллан пошел с нами.
– Мне надо поговорить с Андре, – сказал он грозно. – Последняя модель его портативных дешифраторов никуда не годится.
– Умерь шаг и не маши чемоданом перед моим носом. У тебя там, наверное, килограммов пятьдесят?
– Шестьдесят три. Послушайте, какой конфуз приключился с нами на Проционе из-за легкомыслия Андре.
О конфузе на Проционе мы уже знали. Экспедиция Аллана испытывала облегченную модель Звездного Плуга. В окрестностях Солнечной системы разгоняться запрещено, и одиннадцать с половиной светолет пути они проделали за тридцать девять ходовых суток. В созвездии Малого Пса тоже усердствовать не пришлось – там они обгоняли свет всего в сто раз. Зато именно в этом созвездии, в планетной системе Проциона, они, так и не узнав сами, совершили наконец предсказанное пять столетий назад открытие – обнаружили мыслящие мхи. На второй из трех планет Проциона не хватало света и тепла и скалы покрывал рыжий мох. Астронавты ходили по мхам. Изучали их приборами. Но нашли лишь, что от растений исходят слабые магнитные волны. А когда экспедиция возвратилась на Землю, Большая Академическая машина расшифровала записанные излучения – это была речь. Удалось разобрать предложения: «Кто вы такие? Откуда? Как вы развили в себе способность передвижения?»
Неподвижные мхи больше всего поразило человеческое искусство ходьбы.
– Во всем виноват дурацкий ДП-2! – гремел Аллан на всю улицу. Он всегда говорит очень громко. – Он, конечно, лучше наручных дешифраторов – те годятся лишь для бесед с собаками и птицами. Например, на Поллуксе, в Близнецах, мы неплохо потолковали с высокоорганизованными рыбами. Забавные нереиды генерировали ультразвуковые волны. Но для трудных случаев прибор Андре не годится. Совершенно беспомощная машина, а выдана за последний крик техники!
Аллан вдруг снова остановился. Я хотел еще нетерпеливей дернуть его за рукав, но меня поразило выражение его лица.
– Совсем забыл, братцы! – сказал он и оглянулся, словно боясь, что кто-то подслушает. – В Палате Звездных Маршрутов сегодня получено удивительное сообщение. Толком никто ничего не знает, а в общих чертах – открыты новые разумные существа. Что-то вроде людей. И похоже, в их обществе свирепствуют междоусобные войны куда посерьезней, чем древние человеческие.
Сейчас мне странно то безразличие, с каким мы слушали Аллана. Вся история человечества переламывалась – теперь это ясно каждому школьнику. А мы с Лусином даже не поинтересовались, кто доставил информацию и чем именно новооткрытые существа похожи на людей. Я лишь высказал предположение, что они обитают далеко от ближайших звезд: в нашем районе Галактики ни о чем похожем еще не слыхали.
– Не знаю, – ответил Аллан. – Большая Академическая второй день обсчитывает полученную информацию. Завтра-послезавтра нас ознакомят с результатами обработки.
– Подождем до завтра, – сказал я. – А если и до послезавтра, так я тоже стерплю.
Лусин был того же мнения. Концерт Андре занимал его больше, чем информация о последних открытиях. В эти месяцы перед совещанием на Оре мы только и слышали что о новых разумных существах, обнаруживаемых звездными экспедициями. Мы как бы потеряли ощущение необычности. Удивительное стало обычным.
– Толпа! – сказал Лусин, ткнув вперед пальцем. – Мест не хватит. Поторопимся.
Мы прибавили шагу. Огромный Аллан вынесся вперед. Он и в школе ходил быстрее всех, в его шаге метр и две десятые. Я крикнул:
– Захвати для нас с Лусином два местечка рядом с собой!
В концертный зал вливалось два потока людей. Западные двери были к нам ближе, и мы направились туда.
Аллан проник в голову потока, под прикрытием его широкой спины двигался Лусин, за Лусином я. У дверей случилась неприятность, порядком подпортившая мне настроение.
Какая-то худощавая некрасивая девушка резко отодвинулась от пробивающего себе дорогу Аллана, и на нее налетел я. Она с негодованием обернулась. У нее была тонкая высокая шея и темные глаза. Возможно, впрочем, что они потемнели от гнева.
– Грубиян! – сказала она. Голос у нее был мелодичный, низкого тона. Лицо ее портили широкие брови, такие же черные, как глаза.
– Вас тоже не обучали вежливости! – огрызнулся я, но она, похоже, не услышала.
В зале, сидя между Лусином и Алланом, я раза два вставал и осматривался, отыскивая эту худощавую девушку. Но среди двадцати восьми тысяч человек, заполнивших концертное помещение, обнаружить ее было непросто.
Могу сказать одно: в те минуты перед концертом возмущение на ее лице занимало меня больше, чем загадочное сообщение Аллана.
– Андре! – сказал Лусин. – Вот чудак! – Андре и на концерте не удержался от озорства.
Вместо того чтобы показаться на стереоэкране и оттуда улыбнуться публике, он вышел на сцену. Человек казался крохотным на пустой площадке. Он произнес речь: что-то о Земле и звездах, небожителях и людях, полетах и катастрофах – все это, мол, отражено в его космической симфонии.
Мне так это надоело, что я крикнул: «Хватит болтовни!» Если бы я знал, что усилители настроены на все звуки в зале, я бы вел себя поосторожней. Мой голос оглушительно отразился от потолка, в ответ понесся такой же громовый хохот. Андре, не смутившись, весело воскликнул:
– Будем считать ваши нетерпеливые крики увертюрой к симфонии!
После этого он исчез, и грянула музыка звездных сфер. Прежде всего мы провалились. Мы неподвижно сидели в своих креслах, от неожиданности вцепившись в ручки, и вместе с тем ошалело неслись вниз. Состояние невесомости наступило так внезапно, что у меня защемило сердце.
Думаю, другие чувствовали себя не лучше.
А потом зазвучала тонкая мелодия, в воздухе поплыли клубящиеся разноцветные облака, и возвратилась тяжесть. Мелодия усиливалась, электронный орган гремел во все свои двадцать четыре тысячи голосов, цветовые облачка пронизало неистово пляшущее сияние, все пропало в кружащемся многокрасочном дожде искр, не было видно ни стен, ни потолка, ни дальних соседей, а ближние вдруг превратились в какие-то факелы холодного света. И тут свет стал теплеть, мелодия убыстрилась, увеличилась тяжесть, в воздухе волнами пронеслась жара. Я уже собирался сбросить пиджак, как вдруг зал озарила синяя молния, все вокруг запылало зловещим фиолетовым пламенем, и нестерпимо ударил ледяной ветер. Никто не успел ни отвернуться, ни защитить лицо руками. Оледенение разразилось под свист и жужжание электронных голосов. Перегрузка быстро увеличивалась, легким не хватало кислорода. Снова взревели трубы, запели струны, зазвенели медь и серебро, в фиолетовой тьме зажглись оранжевые языки. Ледяное дыхание сменилось волнами теплоты, перегрузка падала, превращаясь в невесомость. Воздух, ароматный и звучный, сам лился в горло, голова кружилась от тонких звуков, нежных красок, теплоты и легкости в теле.