И все же сорок лет — это серьезная веха в жизни, и я решила отметить ее не с показной скромностью, а дерзко, в том стиле, благодаря которому я и стала человеком известным. Вернувшись из «Бель Респиро», я арендовала просторный «Отель де Лозан» на улице Фобур Сент-Оноре — здание, построенное в 1719 году, с садом, который тянулся до авеню Габриэль, где мы с Боем провели наши самые счастливые годы. В каком-то смысле я повторяла судьбу своего отца с его охотой к перемене мест, а может, просто стала уставать нести в себе груз воспоминаний, которые, казалось, неизбежно скапливались в домах, где я жила. Я уже привыкла к скитальческому образу жизни и всякий раз с нетерпением ждала перемен, чтобы снова обставлять свою новую резиденцию коромандельскими ширмами из сандалового дерева, венецианскими зеркалами и античными статуями, купленными в Италии. Здесь я прибавила лампы из хрусталя с пергаментными абажурами и бежевые диваны в стиле Людовика XIV.
В этом доме я стала полноправной хозяйкой. Друзья приходили ко мне в гости толпами — Пикассо, Кокто, Дягилев и Вера Бейт, очаровательная рыжеволосая разведенка, приводившая с собой множество друзей и знакомых. Она познакомилась со мной в ателье и убедила меня открыть бутик в Лондоне. Но самые большие заказы поступали из Америки, где моя одежда как раз поспевала за быстро шагающим вперед миром, но славу я завоевала и в Англии тоже, и Вера была одной из самых моих верных и преданных сторонниц. Постоянно вращаясь в самых высоких английских кругах, она вечно нуждалась в деньгах, и я подкинула ей у себя работу: в обществе она должна была появляться только в моих моделях и тем самым привлекать ко мне новых клиенток.
— Послушай, — начала как-то Вера, — этот твой маленький писатель, Кокто, по-моему, ему надо лечиться.
Перед тем как пойти на представление «Русского балета», для которого я создавала костюмы, за коктейлем у меня в гостиной собрались друзья. На моем новехоньком, привезенном из Америки граммофоне крутилась пластинка Бесси Смит, мы с Верой сидели на высоких табуретах перед стойкой моего бара с зеркалами, откуда прекрасно были видны все собравшиеся.
Я отхлебнула из стакана:
— У него просто такая натура живая. Кстати, это он написал либретто для сегодняшнего спектакля. А перед премьерой всегда немного нервничает.
Тут Кокто взгромоздился с ногами на диван, что-то энергично жестикулируя, волосы его упали на воодушевленное лицо, а Мися, которая с большой неохотой приходила на мои званые вечера, поняв наконец, что иначе она будет скучать в одиночестве, подбадривала его.
— Что-то уж слишком живая. Ты что, не видишь, он от кокаина уже плывет? И еще вон тот костлявый, как, говоришь, его зовут?
— Раймон Радиге. Он тоже писатель.
— Еще один? — Вера вздохнула, играя шариками стекляруса на платье, одном из моих моделей. — Ну вот, они с этим своим дружком Радиге спрятались в дамском туалете наверху и нюхали. Думаю, и опиум тоже курили. Провоняли весь верхний этаж.
Я только усмехалась. Кокто я уже предупреждала, чтобы в моем доме своим порокам он не предавался, но бедняга совсем обезумел от любви к красивому и распутному Радиге, чей роман «Дьявол во плоти», сделавший его знаменитым, изобиловал откровенными сексуальными подробностями.
— Что поделаешь, у писателей и художников это последний крик моды, — сказала я с напускным равнодушием. — Их хлебом не корми — дай оттянуться как следует.
— Может быть, — пожала она плечами. — Но тебе еще не надоели эти напыщенные нищие, которые с утра до вечера толкутся на Монпарнасе? Это уже старо и не модно. Честное слово, пора расширять свои социальные горизонты. Ведь эти людишки не способны даже носить твои ансамбли как надо, я уж не говорю о том, что они им просто не по карману. А у тебя в августе день рождения, неужели серьезно думаешь провести его вот так, среди этих щелкоперов и наркоманов? Сорок лет надо отметить стильно, с размахом.
— Вообще-то, я собираюсь устроить прием в Монте-Карло, на яхте, — сказала я, и у Веры алчно загорелись глаза. Вера обожала всякие сумасбродства, когда деньги текут рекой, хотя и не могла себе позволить такого, как и те, кого она только что передо мной чернила. — Вот только не представляю, — добавила я, — как разместить на яхте всех своих щелкоперов и наркоманов.
— На яхте! — воскликнула она. — Слушай, я знаю отличную яхту! А с ней в придачу и прекрасного английского лорда… Между прочим, когда я была в Лондоне, он буквально не отходил от меня, все спрашивал о тебе. Это…
Но тут ее перебил лихорадочный голос Кокто:
— Коко, дорогая, ну где же ты? Мы уходим!
Кто-то уже стащил его с дивана, и гости собирались отправиться в театр. Я слезла с табурета и потянулась за своей шалью с вышивкой.
— Это просто удивительный человек, честное слово, — закончила Вера. — Ты обязательно должна с ним познакомиться. К тому же этим летом он будет в Монте-Карло.
— Правда? — Вяло улыбнувшись, я махнула рукой, отправляя Веру к своей машине и сказав, что через минуту приду, а сама подошла к Мисе, которая с трудом пыталась влезть в свое слишком тесное пальто, и отвела ее в сторонку. — Мне нужен адрес самого лучшего в Париже реабилитационного учреждения, ты такое знаешь? — прошептала я, невольно подметив забавную парадоксальность ситуации: у одного наркомана я прошу помощи для другого.
Но Мися никогда не говорила, насколько Кокто погряз в излишествах, хотя я не раз думала, уж не сама ли она поощряет его в этом. Влияние мое в обществе росло и затмевало ее влияние, и, как показал инцидент со Стравинским, Мися была крайне завистлива и ревнива. Она вполне была способна подкармливать Кокто наркотиками, лишь бы переманить его на свою сторону.
Когда до нее дошел смысл вопроса, Мися так и застыла:
— Увы, нет. А что, ты уже сильно превысила норму?
— Да нет, это не для меня. Для Кокто.
Я одернула ей пальто на плечах, заправила ее коротко стриженные волосы за воротник. Она подстриглась так же коротко, как и я, хотя ей это абсолютно не шло.
— Этот его любовник Радиге — он просто невыносим, а ты же сама знаешь, как Жан способен поддаваться чужому влиянию. Мы должны помочь ему, пока он не закончил жизнь в канаве.
Я надеялась, что слова «мы должны помочь» прозвучат в ее ушах сладкой музыкой. Так оно и вышло.
— Я позвоню тебе завтра, — с горячей готовностью сказала она. — Бедняжка… Теперь, когда ты сказала, я и сама вижу, что в последнее время у него неважнецкий вид. — (Я повернулась, чтобы идти к ждущим нас машинам.) — Небось довольна собой, — язвительно добавила она. — Вся из себя такая знаменитая, про тебя каждый день пишут в светской хронике, еще бы, самая популярная couturière Парижа, а теперь еще и муза для всякого голодающего художника. Никто даже и не вспомнит, что именно я, дорогая, научила тебя ценить современное искусство. Еще немного — и ты радушно примешь одного из них в свою опустевшую постель.
Я покраснела. Ей всегда удавалось ударить по самому больному месту.