Великолепный городской особняк Бендора неподалеку от Гросвенор-сквер был прекрасно обставлен; на чашку чая он пригласил Веру, а заодно и всех дам ее знаменитого в английском обществе кружка. И все они в один голос умоляли меня открыть в Лондоне ателье мод. Сюда же на выходные я позвала и своего племянника Андре, чтобы вместе потом полюбоваться достопримечательностями Лондона. Превосходные манеры Андре произвели на меня впечатление, как и его безукоризненная корректность: к Бендору он всегда обращался «ваша светлость», хотя тот несколько раз повторял ему, что такие формальности вовсе не обязательны.
Бендору я уступила еще в Лондоне. Получилось очень забавно. После того как мы засиделись в его гостиной за горячительными напитками, он робко взял меня за руку и пролепетал, что никогда в жизни не встречал таких женщин, как я, после чего спросил, не оскорбит ли он меня своим поцелуем.
— Оскорбите… если не поцелуете, — ответила я.
Тут же последовал поцелуй, который не слишком меня возбудил, но был достаточно любопытен, чтобы позволить ему продолжить. Оказалось, что Бендор — искусный любовник, нежный и деликатный, хотя и не слишком изобретательный. В целом вполне удовлетворительный. Денег у него куда больше, чем у меня, а это после Дмитрия было довольно приятно сознавать, и, вопреки утверждениям Веры, по его поведению было незаметно, что он очень торопится снова жениться, а дело о разводе все еще находилось в подвешенном состоянии. Но самое главное, Бендор демонстрировал ко мне искренний интерес, а это было и лестно, и обнадеживающе. В этом грезились возможности гораздо большие, чем были у меня после смерти Боя. Не могу сказать, что я влюбилась, но я ведь и не рассчитывала на что-то подобное. Хоть и не сразу, но я поняла, что горячая страсть, которую я испытывала к Бою, приходит только раз в жизни, да и то если повезет.
Но как было не восхищаться его владениями; Бендор сделал для меня специальную экскурсию, и они оказались такими обширными, что на них могли бы легко поместиться несколько населенных пунктов Франции. Богатство Бендора превосходило все, что я до сих пор видела. С этим могли сравниться разве что империи некоторых американских магнатов: тут были конюшни, занимающие площадь нескольких городских кварталов, декоративные сады размерами с крупное селение, замки со сводчатыми потолками, в которых пировали короли, сотни пустующих комнат, где на кроватях регулярно менялось белье, невзирая на расходы.
Мися (кто ж еще?) предостерегала меня, что жизнь в английских поместьях скучна и уныла, там все организованно, все живут по расписанию, в которое входят обязательные прогулки верхом, охота и чаепитие с последующим неизменным курением сигар в библиотеке для джентльменов и разговоры в гостиной для дам. Бендор же сторонился этих стереотипов. Его вышколенный штат слуг работал как часы, но ни для каких мероприятий определенных часов не было установлено, поскольку он любил предаваться удовольствиям спонтанно.
Однажды утром мы проспали дольше обычного, он встал и начал одеваться, а я лежала и, смеясь, глядела, как он надевает туфли.
— В чем дело? — спросил он, озадаченно глядя на меня. Я частенько подсмеивалась над ним, и он уже стал немного привыкать. — И что на этот раз я сделал не так?
— У тебя туфли с дырками, — ответила я. — Давно ты их носишь?
Глядя на подошвы, он нахмурился:
— Понятия не имею.
— Понятия не имеешь? Как интересно! Им, наверное, уже лет десять, не меньше. Неужели тебе ни разу не приходило в голову хотя бы отдать их в ремонт, заменить подошву? А еще лучше купить новые.
— Зачем? Мне и эти нравятся. Кроме того, у меня толстые носки. Да ты не волнуйся, у меня обуви много, мой дворецкий каждую неделю покупает дюжину новых пар.
— Каждую неделю! — Я отбросила простыню и, как была голая, прошлепала к двери. Протянула руку к задвижке, подумала и лукаво посмотрела на него через плечо. — Я должна это видеть. Ну, показывай, где у тебя комната для носков? Не поверю, если скажешь, что твой дворецкий хранит их в комоде.
— Вообще-то, — снисходительно произнес Бендор, — мне кажется, дворецкий просто заменяет их. Когда приходит новая партия, старые он раздает слугам. Он у меня очень бережливый. — Бендор стал завязывать шнурки. Я молчала, и он, не отрываясь от своего занятия, продолжил: — Если ты собираешься выйти из спальни, как леди Годива, чтобы заняться поисками моих носков, меня не жди. Я бы хотел, чтобы удовольствие от скандала ты получала без меня.
Он умел быть остроумен, когда хотел. Эта черта тоже напоминала мне о Бое, в груди даже шевелилось что-то похожее на любовь. Мне нравились и некоторые его друзья, то есть настоящие, а не те сотни знакомых, которые претендовали на это. В частности, и человек, который позже стал мне другом, — сэр Уинстон Черчилль, невысокий, дородный, с лысиной на лбу, дребезжащим голосом и шепелявой манерой говорить, но тем не менее один из самых красноречивых и умных людей, которых я знала.
Однажды на выходные он приехал в Итон-Холл поохотиться на лис. Я никогда прежде не видела этой типично английской забавы, и меня поразил сам ритуал: все надевают красивые красные куртки для верховой езды и белые бриджи, собираются в определенном месте, идет распределение мест по старшинству, каждому назначается, где он должен ехать, потом происходит церемониальное освобождение до смерти перепуганной лисицы из клетки и уже после этого едва ли не благоговейный спуск с привязи борзых. Мне все это казалось смешным. В конце концов, все заранее известно, бедная лисица будет затравлена и убита, но все срываются с места, кричат как полоумные, словно участвуют в этом впервые в жизни. Только Черчилль, которого едва втиснули в неудобный для него охотничий костюм, не последовал общему безумию.
— Mon brave, [40] — пробормотал он на чистейшем французском, наклоняясь ко мне, — теперь вы видите, какими мы, англичане, бываем глупыми, когда нам нечего делать.
В тот день убийство лисы я пропустила, моя лошадь, не проскакав и половины пути, сбилась в сторону, ее понесло, потом она споткнулась, и я вылетела из седла, разбила губу и вывихнула лодыжку. Бендор был далеко впереди — когда дело касалось охоты, меня хоть волки пускай загрызут, он ничего и не заметил бы, — но Черчилль, весь мокрый от пота, смешно подпрыгивающий в седле на своей огромной вороной лошади, догнал меня и помог подняться. Я оперлась на его плечо, морщась от боли и собственной неуклюжести.
— Тем лучше, — сказал он. — Мне неинтересно гоняться за бедным, беззащитным животным. И теперь у нас есть полезное занятие: накладывать холодный компресс на вашу ногу и беседовать. Я бы хотел как можно больше узнать о знаменитой мадемуазель Шанель.
Он был единственным близким знакомым, который так меня звал. Для всех остальных я была Коко, мадемуазель или просто Шанель, но Уинстон Черчилль никогда не позволял себе фамильярности, если не заслужил этого. Я подумала, что легко могла бы стать его любовницей, если бы он попросил, мне было совсем не важно, что он женат, что у него лицо как у жабы, что он все еще оплакивает недавнюю смерть своей любимой старшей дочери.