Она оторвалась от бумаг, посмотрела на него, улыбнулась.
— Почему не бундесвер? — спросила чуть погодя.
— Ты про меня? — он отпил кофе. — А что мне там делать, в этом бундесвере? Во-первых, нас туда вообще не берут, СС признано преступной организацией. А во-вторых, я не хочу служить этой полугермании, которая прислуживает американцам. К тому же генерала в отличие от тебя мне не дадут, а бегать у них капитаном-порученцем, как когда-то в юности при рейхсфюрере, — увольте. Особенно после всего, что пришлось пережить в плену. Великой Германии больше нет, есть две каких-то Германии, ни одна из которых не близка мне как Родина. Нет и культуры, которая была раньше. Я предпочел уйти в бизнес. Это почти как на войне — наступление, захват рынков, стратегия, тактика, есть, где развернуться. Раньше мы воевали за германскую армию — теперь за германские концерны. Почти ничего не изменилось.
— Я не сомневаюсь, что по сравнению с бывшими командирами СС все остальные участники этого бизнеса — просто мальчики, — она кивнула. — Мальчики для битья. Наступать вы умеете. И захватывать тоже. Города, деревни, красивых женщин, а теперь еще выгодные рынки сбыта и прибыль, как можно больше.
— Захватывать красивых женщин особенно приятно, — он допил кофе и положил ей руки на плечи. — А что, без военной формы я тебе не так нравлюсь? Магическая сила черного мундира?
— Ты мне нравишься, когда на тебе не то, что нет формы, когда вообще ничего нет, — она поставила подпись под каким-то документом.
— Это приятно слышать.
— Для тебя это сюрприз?
— Нет, но слышать приятно.
— Хотя в той черной форме вы все смотрелись великолепно. Американцы на Окинаве в своей выглядят намного хуже. Я вспоминаю фрау Аделаиду в Арденнах, которая называла их грязнулями, пустыми мешками.
— Ты платье ждать не будешь? — она сложила документы в папку и повернулась к нему.
— Не буду.
— И завтрака тоже?
— Завтрака — тем более.
Он поднял ее на руки, отнес в спальню. Уложив на осыпавшиеся лепестки роз, приник горячим поцелуем к губам.
— Если ты хочешь, мы еще можем это сделать, — сказал тихо, почти шепотом, глядя прямо в лицо.
— Что?
— Родить нашего ребенка.
— Ты сошел с ума, — от волнения ее длинные ресницы затрепетали, она отвернулась.
— Почему? Мне сорок лет, тебе немного больше, но с твоими медицинскими способностями, неужели нет? Я не верю.
— Это очень трудно, — она вздохнула. — Практически невозможно уже.
— Положись на меня. Я тебе это устрою. Конечно, с поездками на Ближний Восток и в Африку придется подождать, — увидев, как она разволновалась, он смягчил напор. — Пусть папуасы по тебе соскучатся. И морпехи заодно. Наш сын уже пойдет в университет, как Клаус теперь, а они все еще будут сидеть во Вьетнаме.
— Это сложно, Йохан, — она отстранилась от него. — У меня предельный возраст. Это было тяжело уже на Балатоне. Теперь боюсь, что естественным путем уже ничего не получится. Природа устроила все очень мудро, для себя, не для нас. У мужчины практически нет предела, у женщины — есть. И у меня есть, как бы молодо внешне я ни выглядела. Природу не обманешь.
— Я хочу иметь не еще детей, а хочу, чтобы у нас с тобой был общий ребенок. Хотя бы один, мне хватит. И о других женщинах — ни слова, — он снова привлек ее к себе. — Даже я знаю, что есть иные пути, которые могут обмануть природу. А для чего тогда медицина, как не для того, чтобы подправлять природу, если она неправа? Для чего вы, фрау доктор, так много учились и так много знаете? А для самого важного, для себя? Ты ставишь в строй безнадежно раненных и не можешь найти способа, как воплотить наше общее желание, нашу мечту, то, ради чего мы оба выжили. Или ты не хочешь иметь от меня ребенка? Больше не хочешь?
— Хочу. Если не от тебя, то от кого? — она ответила чуть слышно. — Но я пока ничего не знаю точно. В США сейчас проводят эксперименты, но это далеко не всегда удачно.
— Вот и обратись к Эйзенхауэру, как его бригадный генерал. Они тебе все сделают, им же надо переворачивать морпехов. Скажи, что фельдмаршала по медицине тебе уже не нужно, генерала достаточно. А с этим, если ничего не получится естественным путем, пусть они помогут. Ты им морпехов, а они тебе — нашего ребенка. По-моему, неплохая операция, — он наклонился, с нежностью целуя ее. — Что скажет бригадный генерал?
— Скажу, что операция, достойная наступления при Мальмеди, — она улыбнулась, отвечая на его ласку. — Американцы еще не знают, с кем они имеют дело.
— Это им знать необязательно. Мало ли кто отец. Их вообще не касается. Главное — мама и морпехи, которым необходима ее помощь.
— Я постараюсь, — она вздохнула.
— Постарайся, — он расстегнул пуговицы на ее рубашке. — На меня можешь рассчитывать. Во всем. Чтобы ты ни придумала. Надо было не пролетать на черном «мерседесе» мимо свиты рейхсфюрера в тридцать девятом году, скорее в Шарите, а взять с собой первого адъютанта и везти к себе домой или в гостиницу. И тогда бы все давно было: и дети, и любовь, и брак. Настоящее, не по приказу рейхсфюрера. Неужели ты не заметила, как адъютант на тебя смотрит?
— Не заметила. Даже не оглянулась, — она вздохнула и добавила с улыбкой: — Но я исправлюсь. Я постараюсь.
— Я понял, но пока постараюсь я.
* * *
— Пауль, ты только посмотри! — внизу послышался веселый голос Джилл. — Нет, надо было додуматься! Я не могу представить, чтобы такое было на самом деле! Натали, ты веришь?
Он еще тяжело дышал, лицо побледнело, покрывшись капельками пота, глаза, напротив, были почти черными.
— Что там?
— Не знаю, — Маренн пожала плечами. — Наверное, опять телевизор. Клаус привез это новшество, цветной телевизор. Теперь они каждый свободный час смотрят его, все, не только Клаус. Я же вообще не понимаю — как можно сидеть перед этой деревянной коробкой с экраном целыми часами, так запросто отвыкнешь двигаться. Я сейчас, подожди, — она закурила сигарету, дала ему. — Я так понимаю, приехали Пауль и Натали.
Поцеловав его, встала, натянула джинсы. Застегивая рубашку, взглянула на себя в зеркало.
— Кто это — Пауль? — он спросил, неотрывно наблюдая за ней.
Она несколько раз провела щеткой по волосам, обмахнула лицо пуховкой с пудрой.
— Пауль Красс — это доктор из клиники Шарите. Бывший гауптштурмфюрер СС, его должны были направить в дивизию «Дас Рейх», но вместо этого направили на службу в концентрационный лагерь, из-за того, что он помог еврейке, подруге детства, и это стало известно командованию. В лагере он и тратил понапрасну время и свои способности, а заодно терял блестящее образование, которое получил в школе Лангенбека в Берлине, пока я не приехала по поручению Мюллера передавать узников эмиссарам Красного Креста. Я забрала его в Берлин, теперь он работает в моей клинике в Париже, под руководством все того же Грабнера. Еще в Берлине он увлекся моей Джилл, — она повернулась. — Пытается ухаживать и сейчас за ней. Но, к моему сожалению, она не очень позволяет ему.