— Это очень странно, — Маренн пристально посмотрела на него. — Забрать взрослых, а дети пусть остаются? Так? Могу я все-таки узнать причину?
— Леди Сэтерлэнд, причина сугубо личная, — англичанин смутился, щеки порозовели. — Мне неловко говорить об этом. Но я бы настоятельно просил вас пойти мне навстречу…
— У вас кто-то из родственников содержится в этом лагере? — стряхнув пепел с сигареты, Маренн внимательно посмотрела на него. — Жена? Братья? Сестры?
— Нет, что вы, — он неожиданно отмахнулся, как-то даже брезгливо, как будто ему показали дохлую мышь. Маренн это не понравилось. — Ни в коем случае. Если есть необходимость, — милорд придвинулся на край дивана и все-таки коснулся пальчиком коленки Маренн. Она резко отодвинулась, давая понять, что приставания придется попридержать для иных особ, во всяком случае, в меньших званиях. — Если есть необходимость, — повторил он, — я готов заплатить, — и полез в пиджак, явно собираясь достать бумажник. — В твердой валюте.
— В твердой валюте? Спасибо, — Маренн усмехнулась. — Но мне уже заплачено, тоже пока еще в твердой валюте. Мне заплачено жалование рейхсфюрером СС за то, что я выполняю его приказы, и ничего иного мне не требуется. Выньте руку из кармана, милорд, и послушайте, что я вам скажу.
Она наклонилась к нему.
— Я не имею права изменить приказ без согласования с группенфюрером Мюллером. Если вы изволите подождать, я доложу ему о вашем пожелании, и, если он сочтет это возможным, мы изменим маршрут следования.
— Но мне бы не хотелось, чтобы группенфюрер знал, — милорд вдруг побагровел, на лбу выступила испарина. Дрожащей рукой он промакнул лоб белоснежным платком. — Но в крайнем случае, если иначе невозможно, — неожиданно прытко он перескочил с дивана на диван и подсел к ней, — я могу посодействовать, чтобы вас лично, раз у вас муж был англичанином и есть дети, чтобы вас приняли у меня на родине должным образом. У меня есть связи. Ведь вы должны отдавать себе отчет, что Германия стоит на грани краха, все старшие и высшие чины СС будут казнены, это решено главами трех правительств…
— Вы мне угрожаете? Или желаете меня купить? — Маренн встала. — Напрасно. Я хочу знать, что там, в этом лагере Флоссенбург. И потому прошу подождать, пока я свяжусь с группенфюрером Мюллером. Оставайтесь здесь.
Потушив сигарету в пепельнице, она вышла из холла. Милорд закашлялся у нее за спиной.
— Нужна помощь, фрау? — Рашке спрыгнул с БТРа, увидев ее. — Почему мы тянем?
— Соедините меня с группенфюрером, Хельмут, — попросила она. — Тут что-то непонятное. Кстати, сколько у него машин, у этого милорда?
— Три фургона, фрау.
— Всего лишь три? — она приподняла бровь, прикидывая. — И это на пять лагерей? Маловато, вы не находите, Хельмут? Похоже, что, кроме Флоссенбурга, английский сэр больше никуда ехать не собирался. Очень любопытно.
— Группенфюрер Мюллер, — доложил связист.
Она взяла трубку.
— Генрих, я в Бернау, — произнесла, не тратя времени на приветствия. — И только что имела беседу с господином Кинли. Да, да, представителем английского Красного Креста. Что это за лагерь Флоссенбург, который значится в приказе пятым? Господин просто рвется навестить его и не желает ехать во все остальные. В чем дело? Я что-то не понимаю.
— Прямо рвется? — Мюллер рассмеялся. — Хорошенький эмиссар Красного Креста нам попался, медвежонок такой плюшевый, весь голубой, наверное. Нет?
— Что-что? — она догадалась. — А я-то думаю, что он так нарядился. Ах, вот оно что…
— Ты правильно понимаешь, — Мюллер подтвердил. — Во Флоссенбурге в основном гомосексуалисты. Твоему милорду не терпится присмотреть себе нового любовничка. Тьфу, противно даже. Он сам-то как из себя, ничего? Он у них за кого, за мальчика или за девочку? Я уж за всю службу насмотрелся на них, но даже как подумаю, тошнит.
— Генрих, это что, такая шутка? — Маренн пожала плечами. — Почему ты мне ничего не сказал?
— У меня даже язык не повернулся тебе сказать, — признался он. — Чтобы не расстраивать заранее. С такой женщиной, как ты, даже неловко говорить об этих извращенцах. Я полагал, как специалист в этой области, ты там, на месте, сообразишь, что к чему. Кто, как не ты, должна знать о них хорошо. Но я не ожидал, что эмиссар Красного Креста сам окажется одним из этих.
— Но с какой стати ты вообще включил этот лагерь в список? Что, кроме гомосексуалистов, освобождать некого? И как вы все это себе представляете вместе с сэром Кинли? Везти детей, среди которых, конечно, будут мальчики нежного возраста, в одном фургоне с гомосексуалистами? Чтобы их еще и растлили по дороге? Это такое освобождение?
— Так это они настаивали, Красный Крест, я, что ли? — ответил он. — Там польские партизаны, врачи еврейские. А они — кстати, этот милорд, он вел переговоры, они — дайте им Флоссенбург, и все. Демократы чертовы. Они, видите ли, за права сексуальных меньшинств.
— И я оставила раненых солдат и офицеров в госпитале «Лейбштандарта», когда дивизия ведет ожесточенные бои на Балатоне для того, чтобы возить сэра Кинли выбирать себе любовников, — Маренн возмущенно покачала головой. — Вот что, Генрих, немедленно замени этот лагерь, сделайте новый приказ. Я не знаю, как его подпишет рейхсфюрер, пусть подпишет как-нибудь. Кстати, он знает, куда намеревается ехать этот сэр Кинли? Я полагаю, что нет, иначе вся акция не состоялась бы вовсе. Я понимаю, что надо идти на компромиссы, но не до такой же степени, что гомосексуалистов будут вывозить с комфортом на машинах, а больные дети будут умирать за колючей проволокой. Включи вместо Флоссенбурга еще один детский лагерь.
— Я включу, мне не трудно, — Мюллер усмехнулся, было слышно, как щелкнула зажигалка. — Но ты попробуй самого этого «томми» из аристократов уговори. Он не согласится ни в какую, увидишь. Ему главное — Флоссенбург.
— Согласится. Я знаю, как на него воздействовать, — она ответила уверенно. — Наверное, он не захочет оказаться сейчас, в конце войны, где-нибудь в Бельгии в составе армии. Уж больно удобно устроился в Швейцарии, а я могу помочь ему в этом. Я уже поняла, что он собирался ехать только во Флоссенбург. Поэтому при нем только три фургона для узников. Это очень мало, если учесть, что мы собираемся посетить пять лагерей. И кстати, нет совершенно никого из медицинского персонала. Медикаментов тоже нет.
— Как нет? Согласно договоренности они должны были взять с собой все необходимое для оказания медицинской помощи.
— Ну, гомикам, видимо, помощь не нужна, — ответила она. — А у меня, Генрих, с собой только мой походный медицинский саквояж, а в нем посте того, как я почти десять дней провела в дивизионном госпитале в самый разгар наступления, почти пусто. Ни капельниц, ни шприцев, ни лекарств, ни перевязочных средств. А узники, насколько я понимаю, нуждаются в том, чтобы им оказали помощь прежде, чем их повезут к англичанам. Иначе они довезут одни трупы, а виноваты будем мы, мы их не кормили, мы им сделали смертельные инъекции, мы их душили газом в их же собственных английских машинах. И это будет растиражировано на весь мир.