— Бог милостив, природа тоже милостива к любви. Я тоже все время думаю об этом, — Лиза призналась неожиданно. — Я даже не знаю, что делать. Мама погибла в феврале под бомбежкой, Лена на фронте, но удастся ли ей выжить? Все рушится. Большевики совсем близко. Страшно. Не представляю, что делать дальше. Очень не хочется умирать, — она отстранила Маренн и посмотрела ей в глаза. — Мы же еще молодые, не хочется, чтобы жизнь заканчивалась. Но если сюда, в мой дом, в мою квартиру, ворвется рота большевиков, чтобы меня изнасиловать по очереди, я застрелюсь, я не смогу стерпеть. Лена оставила мне пистолет. Я буду стрелять в них, сколько хватит патронов, кого-то, надеюсь, убью. Все не так обидно, а последний патрон — для себя. Пусть насилуют мертвую.
— Я бы тоже застрелилась, — Маренн понимающе кивнула головой. — Прямо сейчас. Даже не дожидаясь большевиков. Но у меня есть Джилл, — она снова повернулась к окну, чиркнув зажигалкой, закурила сигарету. — Ведь не для того я спасла ее когда-то от смерти, не для того растила, чтобы, как ты говоришь, рота большевиков получила от нее удовольствие. Не для того, чтобы убить собственными руками, когда она от всего этого сойдет с ума.
Стреляли зенитки, в небе выли «митчеллы», было слышно, как вдалеке с тяжелым уханьем рушатся дома, вычертив дымящимся хвостом широкую черную дугу; объятый племенем бомбардировщик упал за городом.
— Я не могу сказать тебе: успокойся, — Лиза положила руку ей на плечо, прямо на погон. — Как тут успокоишься? Мы теряем детей, любимых, наши дома, мы теряем все. Я спрашиваю себя: как человечество будет жить дальше? Как они смогут спокойно жить после того, как они такое делают с нами? И есть ли Бог? Где он, этот Бог? Куда он смотрит? Ведь у этих большевиков нет ничего святого. А Бог молчит. Дьявол правит бал. А нам говорят: надо выдержать. Что выдержать? Это конец. Конец всему. Конец нашей жизни. Просто страшно признаться самому себе, вот и цепляешься за надежду.
Она вздохнула Снова зазвонил телефон. Оставив Маренн, Лиза пошла в соседнюю комнату.
— Да, хорошо, сейчас скажу.
Она положила трубку на стол, вернулась.
— Ким, Генрих говорит, там тебя ищет профессор де Кринис. Привезли раненых из-под Шведта, очень много. Грабнер не справляется один.
— Скажи, Лиза, я сейчас приеду, — она повернулась. — Прямо в клинику. Пусть первого готовят к операции.
Она пошла в ванную, чтобы смыть слезы. На них больше нет времени.
— Она приедет. Скоро. Пусть подождут.
Положив трубку, Лиза подошла к ней, протянула полотенце.
— Я отвезу тебя, не волнуйся.
— Спасибо, Лиз.
Она посмотрела на нее в зеркало. И молча обняла.
Когда она вошла в свой кабинет в Шарите, он весь был заставлен розами. Теми, которые Алекс Грабнер привез с аэродрома, они еще не завяли. С удивлением прямо на столе она увидела совершенно свежие — такой же огромный букет, как в госпитале Виланда, пятьдесят штук, не меньше. Маренн растерялась, сердце взволнованно забилось. Она словно почувствовала его присутствие, но даже боялась поверить.
— Откуда это, фрау Кнобель? — спросила у медсестры, которая принесла ей кофе.
— Я не знаю, фрау Ким, — та пожала плечами. — Такая прелесть. Приехал какой-то офицер, сказал, что он на один день проездом, это было вчера. Привез этот букет, объяснил, что его просили передать для вас, кто просил — неизвестно, он ничего не сказал. Почему-то из Венгрии. Мы ничего не поняли. Но это очень красиво, — фрау Кнобель всплеснула руками. — Я захожу и любуюсь, просто не могу оторвать глаз. Кстати, там письмо, привязано к цветам, — вдруг вспомнила она и сразу направилась к двери. — Я зайду позже, фрау Ким.
— Благодарю, фрау Кнобель, — Маренн кивнула с признательностью.
Как только дверь за сестрой закрылась, она подошла к столу. Небольшой конверт без адреса она увидела сразу. Взяла дрожащей рукой, открыла. Внутри она увидела сложенный листок бумаги, на нем его почерком было написано только одно слово: «Люблю». Ни подписи, ничего больше. Да в этом и не было необходимости. Сжав листок бумаги, она села за стол. Комок встал в горле, но какая-то внутренняя сила, казалось бы, раздавленная, ушедшая окончательно, возвращалась к ней. Словно почувствовав, что случилось несчастье, он издалека протянул ей руку, и в ней — свое сердце, чтобы поддержать, спасти, помочь встать и идти дальше.
— Фрау Ким, — дверь открылась, вошел Алекс Грабнер. — Вы видите? — он кивнул на цветы. — Я все сделал, как вы просили. Но «Лейбштандарт» вас не забывает. Розы все шлют и шлют.
— Спасибо, Алекс, — она убрала письмо в стол. За Грабнером она увидела Пауля Красса.
— Как у вас дела? Как он справляется, Алекс?
— Я полагаю, неплохо, фрау Ким, — Грабнер улыбнулся. — Даже очень неплохо. Прекрасная техника, скорость, сразу чувствуется школа Лангенбека, это всегда высочайшие профессионалы. Вы мне сказали, он был в каком-то лагере, — Алекс пожал плечами. — Что он там делал? Это просто какое-то недоразумение. Я полагаю, фрау Ким, ему можно вполне доверить работать самостоятельно. Мне даже нечему его учить. Только если в качестве совета…
— Делайте, как считаете нужным, Алекс, я согласна. Очень рада за вас, Пауль, — она взглянула на молодого доктора. Тот слегка покраснел от похвалы. — Сегодня у меня три серьезных полостных операции, будете ассистировать мне.
— Я думаю, он справится. Мы сейчас к Максу, — Грабнер направился к выходу, — он всех просит к себе в кабинет. Вы подойдете, фрау Ким?
— Да, конечно, через минуту.
— Мама, можно? — на пороге появилась Джилл, она была в форме. — Я еду на Беркаерштрассе, заехала, чтобы узнать, как ты чувствуешь себя. Здравствуйте, доктор Грабнер.
— Здравствуйте, фрейляйн Джилл, — ответил тот весело. — Вы всегда прекрасно выглядите, но в мундире просто неотразимы.
— Спасибо, Алекс, — Джилл смутилась.
Маренн заметила, что она смотрит на Красса, а тот смотрит на нее.
— Познакомься, Джилл, — она встала и подошла к ним, — это Пауль Красс, он теперь будет работать у нас в клинике.
— Джилл Колер, — девушка застенчиво протянула доктору руку. — Я служу переводчицей у бригадефюрера Шелленберга.
— Я знаю, фрейляйн, — тот слегка пожал ее пальцы. — Очень рад.
— Ну, мы пошли, — Грабнер взял Пауля под руку. — Мы вас ждем, фрау Ким.
— Да, Алекс, скажите Максу, я скоро буду.
— Сколько цветов, мама, — Джилл окинула взглядом кабинет. — Это дарят те, кто у тебя лечится?
— Да, — Маренн кивнула.
— Какая у тебя благородная профессия. Я тобой горжусь, мама, — Джилл обняла ее за шею. — И я так рада, что ты вернулась, мы снова вместе. Я очень волновалась за тебя.
— Джилл, а вот твоя подруга Зилке, — Маренн усадила дочку в кресло, сама села напротив. — У нее, кажется, в прошлом году погиб жених, летчик. Как она?