— Милорд, мне кажется, архиепископ не поддастся на уговоры. Вы послали Ланфранка в Рим, но Може наверняка послал туда своего человека, который сейчас что-то шепчет в другое ухо папы.
— Это дело Може! — зло заметил герцог. — Думаю, мне стоит избавиться от этой лисы. Интересно, он хочет заполучить мой трон для своего брата из Аркеса или для незаконнорождённого сына Мишеля?
— Кто знает? Остерегайтесь его, милорд! Кое-кто уже поговаривает об отлучении вас от церкви. Что вы будете делать в этом случае?
— То же, что и сейчас! — в ярости вскричал герцог. — Если Може рассчитывает на мою благосклонность и родственные чувства, то он плохо меня знает. Я буду благосклонен до поры до времени, но если он хочет иметь во мне врага, пусть будет так! — Вильгельм расстегнул плащ и отбросил его в сторону. — Я доверяю Ланфранку и полностью полагаюсь на него. — Вдруг на лице Вильгельма появилась озорная мальчишеская улыбка. — В остальном, Рауль, я полагаюсь на себя и еду во Фландрию.
— Хорошо сказано, — одобрил Рауль. — Пожалуй, я заключу пари с Осберном на результат этой поездки.
Герцог снова лёг.
— И снова выиграешь, — засмеялся он.
— Вы ещё не знаете, на чьей я буду стороне, — пробормотал Рауль.
Герцог сел в кровати.
— Ты что, хочешь поколебать... — начал он, но остановился, догадавшись, что Рауль просто подсмеивается над ним.
— Спорь как хочешь. Тот, кто спорит против меня, всегда проигрывает, — сказал он и закрыл глаза.
Тон его был вызывающим. Но человек, хорошо знавший Вильгельма, мог бы сказать, что на этот раз герцог был не так уверен в успехе.
Из троих заложников Эдгар был больше всего потрясён увиденным в Руане и меньше всех показал эго. Улноф в свойственной ему манере восторженно вскрикивал на каждом шагу и довольно быстро привык к новой жизни. Хакон с удивлением смотрел на этот странный мир, но был слишком мал, чтобы задумываться о нём. Лишь Эдгар чувствовал себя чужим и одиноким в толпе иностранцев.
Ещё долго он будет помнить своё впечатление от Руана. По сравнению с его родными серыми стенами далёкой Англии нормандский двор сиял великолепием. Просторный дворец герцога был построен не из дерева, как привык Эдгар, а из камня. Залы со сводчатыми потолками соединялись друг с другом причудливо выделанными арками. Дом Эдгара в Уэссексе был деревянным. Изнутри его украшали рисунки, а грубые поверхности закрывали портьеры. Поэтому для посетителей дом казался тёплым и уютным. Во дворце герцога тоже висели вышивки, но они не были похожи на саксонские. Гобелены, причудливо расшитые золотым и пурпурным шёлком, не пестрели яркими узорами, как любили саксонцы. Они обычно служили занавесями или покрывалами, но никогда не закрывали стен, украшенных лепниной. Эдгар бродил по бесконечным гулким галереям замка, и ему казалось, что холод камня передаётся ему.
За обедом Эдгар долго не мог побороть желание попросить что-нибудь из английской кухни. Его желудок никак не хотел смириться с пищей нормандцев. Вместо бедра барашка, зажаренного на вертеле, подавали дичь, нашпигованную острыми пряностями; морских свиней с пшеничной кашей на гарнир; цыплёнка, посыпанного лепестками роз; желе; дельфинов, запечённых в фольге; фигурки ангелов из марципанов, украшенные листьями боярышника и ежевики. Даже кабанья голова, которую под фанфары внесли в обеденный зал, была нашпигована до такой степени, что с трудом узнавался её вкус. Павлину, пище богов, Эдгар предпочёл бы гуся. Он смотрел, как слуги несут лебедей, каплунов в соусе, фаршированных кроликов, цапель, и мечтал о том, чтобы вместо этих изысканных блюд на подносах лежала оленина или баранина.
Блюда подавали на серебряных подносах, солонки блестели позолотой и были инкрустированы драгоценными камнями. Стол украшали кружевные салфетки. Вино наливалось не в роги, а в золотые кубки и янтарные чаши, расписанные голубым и красным. Повсюду сновали пажи, сенешали, камергеры, толпы слуг, а горничные следили за порядком при дворе и создавали уют. Эдгар не переставал удивляться обилию стульев, скамеечкам для ног, соломенным матрасам на кроватях, оленьим шкурам и шторам на окнах. Даже окна дворца сияли хрусталём и бериллом. Эдгар знал, что во дворце короля Эдуарда в Вестминстере и в домах богатых и знатных ярлов тоже были такие окна, но из-за сильных и частых ветров они обычно были закрыты ставнями.
В Нормандии мужчины носили длинные туники из дорогой материи. Каждый имел слугу, поэтому дворец был переполнен. Слуги спорили и путались в своих обязанностях. Великолепие! Роскошь! Но сердце Эдгара рвалось домой, в Англию, где не было такой утончённости во всём. Эти нормандцы сорят деньгами, украшая себя, свои жилища и монастыри. Англичане же ценят дорогие вещи, пока их тарелка полна, а вино льётся через край.
Чувство презрения к расточительности нормандцев сменилось удивлением к их умеренности в еде и питье. Они были более экспансивными и одновременно более сдержанными, чем саксы. Сакс не находил ничего плохого в том, чтобы наесться до отвала и напиться до одури. Норманн, заслуживший репутацию обжоры или пьяницы, вызывал презрение у окружающих. Англичанина было очень сложно разозлить, норманн, напротив, выхватывал меч при каждом обидном слове, и вспыхивала вражда. Когда затрагивались интересы нормандцев, они были так беспощадны, что с ними не мог сравниться ни один сакс. Но если в Англии любовь и уважение к церкви почитались всё меньше, нормандцы строго соблюдали все религиозные обряды. Умение читать и писать больше не считалось здесь признаком учёности.
Всё это было непривычно и чуждо Эдгару, в отличие от Улнофа, который уже через неделю остриг волосы и удлинил тунику, до этого едва достававшую ему до колен. Ещё до приезда Эдгар был готов ненавидеть каждого, и теперь лишь удостоверился, что имеет для этого все основания. Ему на пути встречались такие люди, как безнравственный подхалим Може, утопающий в роскоши, и жестокий невоздержанный лорд Мулине ла Марш, издевающийся над слугами. Но были среди них и другие: умный, верный герцогу де Гурней, исполненный рвением Фиц-Осберн, мудрый политик Ланфранк, дружелюбные Рауль де Харкорт и Гилберт де Офей. Все они и подобные им не могли не вызвать у Эдгара уважения. Как пчёлы вокруг улья, мелькали они перед удивлённым взором Эдгара. Во дворце то и дело слышались великие имена: Тессон из Тюренна; Сент-Совер; Гиффорд из Лонгвилля; Роберт, граф Мортен, сводный брат герцога; Одо, ещё один сводный брат герцога, иногда приезжавший из Байо в облачении епископа; Роберт, граф О, чей задорный смех странно контрастировал с нахмуренным лбом его брата Бюсака; Вильгельм Малет, наполовину норманн, наполовину сакс; де Альбини, Грантмеснил, Ферьерс, Монтгомери, Монфор, Эстотвиль. Имена и люди мелькали как в калейдоскопе. Всё это были величественные, неприступные сеньоры. Одни были опасны своими амбициями, другие — острыми мечами. Кто-то был известен своей высокомерностью, кто-то — нетерпимостью. Все они что-то отвоёвывали, что-то замышляли, пробивали себе дорогу в мире, который казался слишком мал для них.