– Вряд ли получится. Смотри сам. До передовой минимум двое суток, назад столько же. Группа только ночью передовую перейти сможет. Считай, на все пять дней уйдет. А как же рана? И еды уже не осталось. Еще вот форма на тебе немецкая. Местные тебя обнаружат – добьют, а если немцы наткнутся? Предлагаю перенести тебя подальше от Приднепровской да и оставить на каком-нибудь глухом хуторке – у старушки. Все пригляд будет и хлеба кусок.
– Опасно с документами на хуторе скрываться. Немцы нагрянуть могут.
– Так документы рядом с хутором спрятать можно, а потом забрать.
– Разумно.
– Только форму нашу надеть тебе надо. Какой, к черту, хутор, какая старушка, если на тебе форма вражеская?
– Где же взять нашу? Пить дай – во рту сушит.
Я протянул ему флягу. «Сидоров» присел, опершись спиной о корневища дерева, напился.
– Вот что. Переодену-ка я тебя в свою форму. Побудешь пока старшим сержантом. А немецкую закопаем. На мне – гражданская одежда, в ней и пойду.
«Сидоров» не торопился с ответом – размышлял:
– Пожалуй, можно попробовать.
Сказано – сделано. И надо спешить – поскорее уйти подальше от Приднепровской.
Я перетаскивал раненого на сто-двести метров, потом возвращался за документами и оружием, да еще и за ранцем из телячьей кожи в придачу, будь он неладен. Утренняя свежесть осеннего леса придавала бодрости, но через час я уже весь был мокрый. Умаялся хождениями вконец. «Сидоров» тоже устал – я видел испарину на его лбу, бледность.
В чащобе я помог ему переодеться в мою военную форму. Ножом поддел дерн, выкопал ямку, уложил в нее снятую с раненого немецкую окровавленную и порезанную форму, присыпал землей, а сверху положил дерн. Полюбовался на дело рук своих. С виду – девственно цело, не догадаешься, что там что-то спрятано. А потом дожди пойдут, и форма сгниет.
«Сидоров», наблюдавший за происходящим, одобрительно кивнул.
Все-таки я перетащил раненого и груз через лес, хотя далось мне это непросто. Рубашка мокрой от пота была – хоть выжимай.
Оставив раненого и груз в овражке, сам пошел искать жилье. Нашел в километрах двух от леса деревню небольшую, о трех избах. С дедом, одиноко проживающим в деревне, удалось договориться быстро. Даже тачку дал для перевозки раненого, чему я рад был чрезвычайно. В глухой деревеньке как без нее? Использовали ее для хозяйственных нужд – дрова перевезти, урожай. Дед довольно глядел вслед – и в лихое время сгодилась его железная помощница! Убогое сооружение на железных колесах с самодельным дощатым коробом на них подпрыгивало на ухабах, переднее колесо поскрипывало, зарывалось в скрытые под мхом рытвины, но я толкал тачку и чуть не пел от радости. Каково было бы тащить на себе груз и тяжелого разведчика еще два километра?
Прибыл на место, на дно короба уложил вещмешок с документами, ранец и оружие, а уж сверху и «Сидоров» устроился. Конечно, катить тачку даже по кочкам и выбоинам было легче, чем нести его на себе.
Не доезжая немного до деревни, на опушке реденькой рощи я остановился, прикопал вещмешок и ранец. Приметил место. И – к избе деда.
Он уже поджидал нас у избы. Увидев раненого красноармейца, всплеснул руками:
– Как же тебя, милок, угораздило? Я и сам в четырнадцатом годе воевал, знаю, каково оно. Давай помогу.
Дед помог занести «Сидорова» в избу, уложил на застеленную кровать.
– Только вот что. Форму энту спрятать надобно. Сымай одежу!
Переглянулись мы с «Сидоровым». Вообще-то верно – оставаться в форме нельзя. Не ровен час, нагрянут немцы – без разговоров шлепнут. Не брали они в плен раненых, добивали на месте.
Я помог раздеться «Сидорову», протянул форму деду. Он скрутил ее рулоном и протянул руку к пистолету:
– Оружию давай.
– Да ты чего, дед? – запротестовал раненый.
– Слабый ты, чтобы отбиться. Спалят ироды всю деревню и нас с тобой. Послушай старика – отдай!
«Сидоров» нехотя передал деду кобуру с пистолетом. Тот сгреб все в охапку и ушел. Его не было довольно долго – с полчаса. Мы уже начали волноваться – не случилось ли чего?
– Как думаешь, дед не выдаст? – тревожился «Сидоров».
– Кто его знает, в душу не заглянешь.
Вошел дед, отряхнул свою одежду.
– Чего насупились? Вы вот что, робяты, вы не сумлевайтесь. Я хоть властью большевистской обиженный, в предателях отродясь не был. Что в моих силах, сделаю, раненого обихожу не хуже, чем в госпитале ему будет.
Я помялся:
– Как звать-то вас?
– Парфентием батюшка с матушкой при рождении нарекли.
– А деревня как называется?
– Простое, чисто русское у нее название – Зайцево. Не забудешь?
Я засмеялся:
– Нет, конечно. Перекусить чего-нибудь не найдется у вас?
– Найдется, как не найтись. Вот старый дурень – разговоры тут с вами разговариваю, а накормить забыл.
Дед засуетился, вытащил из русской печи чугунок еще теплой картошки, принес ломоть соленого сала, кусок зачерствевшего хлеба. Руками развел:
– Хлеб пеку раз в неделю, поскольку один в деревне проживаюсь, так что извиняйте – нету другого покамест.
Мы поели картошечки с салом да луком, запили отваром
шиповника. Заварки чайной у деда давно уже не было – с той поры, как в соседней деревне разбомбили сельмаг.
После еды разомлел я, прилечь потянуло. Да нельзя – документы надо своим передать, а для этого – еще и через линию фронта перейти. Так не хотелось из дома дедова уходить, как вроде гири на ногах держат. Однако надо спешить. Я подошел к «Сидорову». Он на ухо мне сказал пароль, который надо назвать в штабе армии.
– Ну, Петр, удачи тебе. Не дай себя убить, очень прошу – перейди фронт. Пусть в штабе знают – где, что и как.
– Постараюсь. Ты выздоравливай только.
Я взял автомат и вышел, провожаемый дедом. А дальше – в лес.
Шагалось без груза значительно легче, только автомат висел на плече да две обоймы в карманах. Непривычно без формы: боец не боец – партизан ли, дезертир? И документов нет никаких.
Чистый лесной воздух, пьянящий смолистыми ароматами, резко обострил чувство голода. Я с жадностью присматривался к кустам – вдруг съедобные ягоды встретятся? Специально-то искать не время! Как назло, чаще всего попадались черные, блестящие – несъедобные. На солнечных пригорках встречалась душистая земляника, реденько алевшая среди травы на южных склонах. «Ничего, доберусь до своих, наемся» – подбадривал я себя. Главное, жив, жив, черт побери! И документы ценные надежно спрятаны. Правда, еще исхитриться надо – переправить «Сидорова» и бумаги куда надо. Настроение – на подъеме.