В повозке, сидя тесно, плечом к плечу, ехали Вепш и Вепшик. На этот раз упряжкой правил поручик, а майор, вольготно откинувшись на обмотанную сыромятным ремнём спинку сиденья, безмятежно глядел по сторонам.

Здесь, в наполненной хвойным запахом тишине соснового леса, ничто не напоминало о войне. Где-то там остались и кусты бомбовых разрывов, и грохот артиллерийских выстрелов, и хлёсткая трескотня, вспыхивавшей то тут, то там винтовочной пальбы.

Казалось, мир снова возвратился к своим истокам, где все живут в согласии между собой, пользуясь благословенными дарами природы. Однако из этого умиротворённого состояния задумавшегося Вепша вывел неожиданный вопрос поручика:

— Скажите, пан майор, мы столько усилий потратили, чтобы найти этот саквояж, а вы взяли и вот так, запросто, отдали его. Почему?

Вепш долго молчал. Казалось, он вообще не собирается отвечать на этот вопрос, но майор ответил, причём обратился к поручику не по чину, а по имени, что делал чрезвычайно редко, только когда хотел подчеркнуть особую доверительность разговора.

— Видишь ли, Владек, этот саквояж изначально должен был попасть к немцам.

— Как это? — от неожиданности поручик даже придержал лошадей, но тут же, спохватившись, энергично встряхнул вожжи.

— А так, — принялся объяснять майор. — Когда в начале войны вырисовалась общая картина и обстановка более-менее прояснилась, возник план занять оборону по рубежу Вислы с опорой на старые, ещё русские крепости.

Вепшику наверняка вспомнилось начало войны, и он с сомнением покачал головой:

— А это было возможно?

— Вполне, — подтвердил майор. — Этого немцы как раз и опасались, а мы могли, удерживая позиции, достаточно долго ждать англо-французского наступления.

— Чем же в этом мог помочь саквояж? — удивился Вепшик.

— Там была карта с неверной концентрацией войск, ложный план предполагаемых действий и для достоверности, ряд документов.

— Зачем? — пожал плечами поручик. — Считаю, немцы всё равно бы дознались что там и как.

— Безусловно, — согласился майор. — Но на это надо время. А на войне, особо маневренной, каждый день дорог…

— Ладно, — Вепшик немного подумал. — Согласен. Но зачем этим-то отдавать было?

— А эти, Владек, к сожалению, теперь тоже сила, и выяснить их возможности нам надо. Тем более, ясное дело, они тоже искали саквояж.

— Боюсь, неладно вышло, — заметил Вепшик. — Энкавэдисты, как назло, нагрянули…

— Ничего, — обнадёжил поручика Вепш. — Задел есть, а «этими», как ты говоришь, мы ещё займёмся…

— Это что ж, русские, немцы, а теперь ещё и националисты? — заключил Вепшик.

— Да, Владек, — вздохнул майор. — Так сложилось, что эти земли издавна были спорные…

Лес кончился, обрезанный как по линейке, и дорога, до этого петлявшая между сосен, прямиком пошла через поле. Бестарка выехала на открытое место, и майор, оглядевшись кругом, вздохнул:

— Благодать-то какая… Вроде и войны никакой нет…

— А это? — Вепшик задрал голову вверх.

Высоко в прозрачной синеве неба, оставляя за собой чуть заметный инверсионный след, летел самолёт-разведчик.

— Немец, наверное, — предположил майор, и всё его недавнее благодушие враз исчезло. — Далеко прорвались…

— Да, по всему выходит, война с русскими будет долгой… — поручик вздохнул и вслух выругался.

— Всё равно, — как бы передавая уверенность подчинённому, твёрдо сказал майор. — Зарвались немцы и войну проиграют…

Не ответив, Вепшик встряхнул вожжами, упряжка пошла рысью, и за бестаркой потянулся длинный хвост пыли…

Часть вторая
Выбор

Дымная туча висела над опустевшим городом. Было ясно, что улица Легионов и дома вдоль Киевского шоссе продолжают гореть, а на другой стороне пойменного луга ещё продолжался бой. Там вразнобой стреляли пушки, и их снаряды то и дело рвались на улицах, разрушая уцелевшие после жесточайшей бомбёжки полуобгоревшие здания.

В одном из таких чудом уцелевших домов, от страха забившись под подоконник, прятался милиционер Зяма Кац. Вид у него был плачевный. Правый рукав гимнастёрки разорван до локтя, а всё остальное обмундирование из тёмно-синего превратилось в грязно-белёсое из-за осевшей на него известковой пыли, столбом стоявшей в помещении.

Как он очутился здесь, Зяма не помнил и вообще после неудачной попытки вырваться из оказавшегося под обстрелом района бедняга милиционер был не в себе. Единственно, что он уяснил точно, было понимание безысходности положения, потому как, если бы ему и вышло проскочить зону обстрела, миновать заслоны немецких войск, окруживших город, никакой возможности нет.

Стрельба за рекой внезапно оборвалась, разрывы снарядов, падавших вокруг, прекратились, и Зяма, ещё не веря в то, что остался жив, выглянул в окно. Улица была пустынной, над свежими воронками, разворотившими мостовую, курился дымок, а полуразрушенные дома из-за разбитых оград как будто таращились на весь этот разгром выбитыми окнами.

Постепенно к Зяме вернулась способность соображать, и он решил, что пока тихо, надо унести подальше ноги. Милиционер выпрямился и вдруг понял, что появляться на улицах в таком виде нельзя. Зяма растерянно огляделся и, заметив за спиной открытую дверь, вышел в другую комнату.

Похоже, хозяева покидали дом в страшной спешке. На полу валялись разбросанные в беспорядке вещи, стул, опрокинутый взрывной волной, лежал ножками вверх, а у стены косо стоял большой шифоньер с полуоткрытой дверцей.

Ещё не веря в такую удачу, Зяма подошёл ближе, открыл шкаф и сразу увидел там комком сваленную в углу ношеную одежду. Дрожащими руками перебирая брошенное тряпьё, Зяма отыскал застиранную рубашку, почти приличные брюки и залоснившийся от долгой носки пиджак.

Торопливо стянув с себя форму, Зяма переоделся и тут же столкнулся с проблемой. Найденная одежда была явно велика, и если пиджак просто висел на Зяминых плечах, то штаны натуральным образом спадали. К тому же гражданской обуви не было, и Зяма недолго думая выпустил штанины поверх голенищ, замаскировав таким образом сапоги.

Потом, немного подумав, Зяма расстегнул снятую амуницию, а когда широкий ремень не пролез в петли брюк, затянул его прямо поверх штанов. Экипировавшись таким образом, Зяма решительно шагнул к двери и вдруг, нечаянно зацепив ногой оставшиеся валяться на полу ремни, потянул за собой брошенный им револьвер.

Немного поколебавшись, Зяма поднял оружие, достал из кобуры наган и сунул его за ремень, прикрыв насколько возможно полами пиджака. Теперь можно было идти, и Зяма, на ходу приноравливаясь к своему новому облику, заторопился наружу.

Топая тяжёлыми сапогами по мостовой, он помчался прочь из разбомблённого центра, где почти не осталось целых зданий. По мере удаления от главной улицы следы бомбёжки становились менее заметны, и Зяма наконец-то перешёл с бега на шаг.