— Он? Вы его видели? — насторожился Чешенко.
— Ну, с полгода где-то ходит один. Другие-то как-то вдруг пропали, перестали ходить. А этот… Новый русский такой. Может, он и есть?
— А описать можете?
— Ну… Обычный. Возраст — ну как вот он, — она показала на Ивана. — И фигура тоже. Только тот пониже немного.
Иван стал делать в блокноте пометки: «30–35 лет, среднего роста, худощавый, темные волосы, черное длинное пальто».
— А, еще как-то видела, они из машины вылезали вдвоем, черная такая, красивая.
— Марку не помните?
— Да что вы, я в них ничего не понимаю. Но вроде не наша.
Зинаиде Павловне задали еще несколько вопросов и отпустили. Иван снова подошел к окну и стал смотреть на голые мокрые деревья в парке. Зеленовато-серые ветки тополей казались жадными костлявыми руками, которые в бессильной злобе тянулись к хмурому небу. Мысли, которые крутились в голове, были под стать небу: такие же хмурые. А с чего веселиться-то? Убийство, а не цирк-шапито. И не важно, что в их работе это повседневность. Каждый раз, выезжая на место преступления, Иван испытывал ярость и… отчаяние, особенно если жертвой были ребенок, старик или женщина. Но очень скоро все эти чувства превращались в сосредоточенность, охотничий азарт и желание непременно найти виновного. Другие говорили: на наш век работы хватит, все равно всех не переловишь, но Иван, подобно Глебу Жеглову, был уверен: преступник должен сидеть в тюрьме — и старался сделать все от него зависящее, чтобы так и было.
— Ничего пока не танцует, — сказал он, повернувшись к Чешенко. — Свадебное платье, тест да новый русский в черной иномарке — вот и все зацепки. А может, ее вообще маньяк какой-нибудь сделал? Вот и Семеныч сказал, что псих.
Следователь дернул плечом, словно крылом махнул, и протянул Ивану записную книжку в зеленой обложке. Книжка эта оказалась достаточно интересной. Женских имен в ней было всего несколько, остальные — мужские.
«Может, действительно проститутка? — подумал Иван. — Хотя клиенты таким дамочкам редко дают свои телефоны. Да, тут работы не на один день».
— Иван Николаевич, давайте прямо сейчас позвоним женщинам, а с мужчинами пусть потом Всеволод работает, — непререкаемым тоном спустил директиву Чешенко.
Ивану он нравился все меньше и меньше — высокий, сухощавый, с проседью в негустых волосах. Лицо жесткое и непроницаемое. Тонкие губы недовольно кривятся и то и дело исчезают совсем, поджатые в тонкую линию. Похож на зануду бухгалтера. Нет, на зануду главного бухгалтера.
«Придется потерпеть. Ну ничего, это ненадолго. Сменится с дежурства и передаст в производство кому-нибудь». Первый женский телефон принадлежал некой Алле Валентиновне, которая оказалась гинекологом и была в отпуске. У Кати никто не брал трубку. Потом выяснилось, что Наташа — это парикмахер и о Марине она ничего сказать не может, кроме того, что она ее постоянная и довольно щедрая клиентка. Последней была Оля, в скобках «Астроэкспо».
— Марина Колычева? — переспросил взволнованный женский голос. — Да, она у нас работает. Только почему-то ее нет до сих пор. Я ей звонила домой — никто не берет трубку, и сотовый тоже не отвечает. А она сегодня обязательно должна была быть, потому что…
— Девушка, извините, — перебил ее Иван, — но Марина погибла. Я из милиции. Вы мне расскажите, как к вам добраться, скоро наш сотрудник подъедет.
Записав адрес, он повесил трубку, позвал Севу и участкового, увлеченно листавших номера «Плейбоя», и вместе с ними и следователем вышел из квартиры.
Стряхивая с зонта воду, Иван вошел в кабинет. Раньше они обитали здесь вдвоем: он и его давний друг и соратник капитан Леша Зотов. Тогда их кабинет был прямо-таки роскошным просторным офисом. А теперь к ним подселили Костика, и стало как-то тесновато. Столы стояли впритык друг к другу, шкаф открывался только при условии, что Иван отодвинет свой стул, а с диванчиком, на котором так сладко дремалось во время дежурств, и вовсе пришлось распрощаться.
Зотов сначала был резко против подобного уплотнения, но после того, как Костя вымолил у Боброва компьютер, древний, как динозавр, и постоянно глючивший, подобрел. Компьютер за неимением другого места поставили на его стол, и теперь Алексей все свободное время проводил за всевозможными, по мнению Ивана, совершенно дурацкими играми. Вот и сейчас он увлеченно играл в разноцветный «Тетрис». Костик тем временем наворачивал из банки трехминутную лапшу. На этикетке была изображена омерзительная амеба, а ниже значилось: «Пикантная лапша с конченым мясом».
— Разрешите доложить, товарищ майор, приказ товарища следователя выполнен: не знаю, куда схожено, не знаю, что принесено, — промычал он сквозь ком лапши. — Значит, так, Вань. — Костя наконец справился с «деликатесом» и заговорил по-человечески. — Прописана Колычева в квартире одна, с девяносто первого года. Это из паспортного стола. Потом поехал туда, где она раньше жила, — на Садовую. Там девчонки за шоколадку — кстати, с тебя пять рублей — порылись в домовых книгах. — Костя умолк, выскребая из банки остатки лапши. — Между прочим, влипли мы с тобой по-крупному, потому что Чешенко сам дело вести будет, так уж ему попало. Зотыч, будь дружком, воткни кипятильник.
Леша нажал «паузу» и смурно поинтересовался, в какое именно место предпочтительней воткнуть кипятильник, надо ли его предварительно включить и давно ли Костя Малинин стал мазохистом.
— Ладно вам, юмористы! — Иван сам опустил кипятильник в двухлитровую банку с водой и вытащил из шкафчика кофе и сахар. — Пять рублей стребуй с Чешенко. А лучше все десять. И вообще, мне эта петрушка не нравится. Что нам, делать больше нечего? Мы кураторы, а не мальчики на побегушках. Так что там, в домовых книгах?
— В книгах, в книгах… Пылища там такая, просто ужас! А девушка наша до своих десяти лет жила с родителями, Сергеем Анатольевичем и Марией Григорьевной, которые были выписаны в связи со смертью.
— И это все? Знаю я уже про родителей, нашли в квартире свидетельства о смерти.
— Одна из девчонок посоветовала зайти к соседке Колычевых, та, дескать, там живет с сорок какого-то года и должна их помнить.
— Ну и?..
— Ну и вот. Ирина Андреевна, милейшая старушка. Плакала, когда узнала, что Марина умерла, спрашивала, когда похороны. А в общем-то, Вань, ничего экстраординарного я не узнал. Родители Колычевой погибли в автокатастрофе. Ее забрала сестра отца, Антонина Колычева. Квартиру на Садовой сдавали, а жили на Обводном. В восемьдесят девятом тетка умерла. Марина приезжала на Садовую, заходила к соседке, сказала, что жить в своей квартире не будет, поменяет на другую. — Костя разлил закипевшую воду в три чашки. — Налетай! Кстати, я проверил по базе данных, ни у нас, ни у соседей Колычева нигде не проходила. Это все. А у вас?
— А у нас подбили глаз! — Иван начал рассказывать об осмотре квартиры, о разговоре с соседкой и о телефонных звонках. — И вот еще что. Ребята быстренько по квартирам еще раз пробежали, где был кто-нибудь. Иномарку черную соседи видели. Фишка в том, что машины во дворе ставят, но там, где просто так никто не ходит. Проход во двор — под аркой и в сторону, мимо помойки. Вот никто подробностей и не разглядел. Только один мужичок — он тоже там тачку держит — говорит, вроде «Сааб», а в номере есть семерка.