– Лю-ю-ю-ба, – снова простонала Кира Павловна и, воодушевленная приходом новых зрителей, заново завела свою песнь: – Видишь, Люба, что твой-то натворил?
Люба молча кивнула.
– Видишь? Оставил меня одну. Это в девяносто-то лет. Вот кто он после этого, Люба? Человек? Нет, Люба. – Кира Павловна вздохнула и выпалила: – Не человек!
– Ясное дело, не человек, – ни к месту пошутила Евгения Николаевна. – Покойник. Все признаки налицо.
– Мама, – не сдержавшись, хихикнула Ника и тут же насупилась: повод был не подходящий.
– Вова-а-а, – неожиданно громко проблеяла Кира Павловна. – Посмотри, Люба пришла.
Вовчик привстал со стула и поклонился.
– Вот, Вова, что твой друг-то натворил, – простонала Кира Павловна, а потом замялась: нечто похожее уже сегодня звучало, поэтому гениальная актриса перестроилась по ходу и, уставившись на Вовчика, захныкала: – А ты говоришь – крещеный. Какой же крещеный так с матерью-то поступает?
Владимир Сергеевич, не зная, что говорят в таких случаях, с готовностью кивнул головой.
– Во-о-о-т, – продолжала Кира Павловна. – Лежит, значит, Люба, мой сыночек и в ус не дует. А тут – и Вера, и Нютя, и ты. – Она словно забыла о существовании Евгении Николаевны. – И Вова, – взгляд ее упал на Вовчика. – И я. Вот только Леву не вижу. Где Лева? – завертела она головешкой по сторонам.
– Автобус ушел заказывать, – напомнила ей Вера, обозначив голосом место, где сидела Евгения Николаевна.
Кира Павловна скользнула взглядом по первой невестке и снова повернулась к Любе.
– А это с тобой кто? Что-то не узнаю…
– Здравствуйте, Кира Павловна, – поздоровались с ней две женщины, пришедшие вместе с Любовью Ивановной Краско. – Мы с работы Евгения Николаевича.
– А-а-а, – протянула старуха и тут же утратила к ним интерес.
– Мы с Евгением Николаевичем вместе работали, – зачем-то повторили женщины и протянули конверт.
– Это че? – слабым голосом спросила Кира Павловна.
– Здесь деньги, коллеги собрали.
– А-а-а, – снова протянула бабка, но конверт не взяла. – Не надо мне ничего.
– Возьмите, Кира Павловна, – в один голос заговорили все сидевшие у гроба, а Вере даже на секунду показалось, что в полумраке зала голова покойника еле заметно качнулась из стороны в сторону.
– Возьми, бабуля. Так положено, – настойчиво попросила Вера и подошла поближе.
– Ничего мне надо, – твердо повторила Кира Павловна, а потом поискала глазами Веронику и буднично поинтересовалась: – Мотя ела?
Сидевшие рядом переглянулись.
– Или не ела? – насупившись, пытала внучку старуха.
– Вы бы, Кира Павловна, лучше у внучек спросили, ели они сегодня или нет? А вы о кошке… – не удержалась Евгения Николаевна, по-прежнему болезненно переживающая милость свекрови в адрес соперницы.
– Чай, не малые детки… – не договорила до конца старуха и взялась за край гроба руками. – Женька! Змей!
– Не надо, – прошелестела Люба и погладила Киру Павловну по плечу.
– Не надо было его из семьи уводить, – неожиданно рявкнула строптивая бабка и затряслась в рыданиях, как будто наконец-то отыскала виноватого в смерти сына. – Сейчас бы жив был. Вот там бы, – кивнула она в сторону первой снохи, – сидел, рядом с женой и деточками. А я б тут лежала, – показала она на гроб. – И нечего там прятаться, – рассердилась Кира Павловна и вмиг успокоилась. – Иди сюда, Женя. Иди ко мне. Сядь вот, – похлопала она по соседнему стулу. – Это твое место.
И снова Любовь Ивановна ни на что не отреагировала, как будто агрессивный выпад бывшей свекрови не имел к ней никакого отношения. Ее способность игнорировать оскорбления в свой адрес окружающие скоропалительно объясняли врожденной наглостью и хладнокровием, и только покойный Евгений Николаевич Вильский, впервые увидев эту женщину, безошибочно определил, что она закрыта от внешнего мира, потому что напугана.
Жизнь Любови Ивановны Краско не задалась с самого рождения, о чем ей постоянно напоминала собственная мамаша – полуграмотная тетка из глухого села в Пермском крае, которое не на всякой карте-то обозначено.
– Убьют тебя там, – благословила она ее, как только тихая молчаливая Любочка сообщила о решении уехать в город, чтобы поступить в медицинское училище.
– Ну и пусть, – в ответ на материнское благословение проронила та и подалась в Пермь с аттестатом о неполном среднем образовании.
В медицинском для Любочки места не нашлось, и девушка поступила в культпросветучилище на специальность «библиотечное дело».
– Никто взамуж не возьмет, – предупредила Любу мать, услышав, что медсестрой дочь не станет. – Глаза испортишь.
– Ну и что, – пожала плечами Любочка и устроилась на работу в районный Дом культуры, правда, не библиотекарем, а секретарем директора.
– Смотри, спортит тебя! – забила тревогу мать. – И не женится! Че делать-то будешь?
– Не знаю, – напугалась Люба, а сама подумала: «Руки на себя наложу»
– Даже не думай, – вмешался в ее жизнь рабочий человек Ваня Краско, которому было плевать на прижитое дитя, потому что он «любил эту Любку, как не знай кто».
– А как же? – заплакала Любочка.
– А так же, – обнял ее Ваня и подвел к карте Советского Союза, чтобы выбрать новое место жительства. Им оказался Верейск, где, по убеждению Любиной мамы, «окромя татарвы», никого днем с огнем не найдешь.
– Пропадете вы там, – забила она тревогу. – Сгинете.
– Не сгинем, – расправил плечи Иван Иванович Краско – потомственный слесарь-наладчик. – Там завод, а где завод, там работа.
В Верейске родилась Юлька, странно большая по сравнению с худенькой Любой. Была похожа на директора, это молодая мать сразу определила, но мужу сказала: «Не знала бы, подумала, что твоя».
– Конечно, моя, – поддержал жену Ваня и взял новорожденную на руки.
– Тяжело? – улыбнулась скользящей улыбкой Люба и прижалась к мужу под одобрительные возгласы провожавших из роддома нянечек: «За вторым приходите».
– Своя ноша, – завертел головой Иван Иванович, чтобы все видели, как он рад и счастлив, – не тянет!
На поверку оказалось, что тянет, да еще как. Ночами Ваня Краско зависал над детской кроваткой, внимательно вглядываясь в лицо чернобровой девочки, по настоянию жены названной нерусским каким-то именем Юлия. А ему хотелось, чтоб была Лена. Но записали Юлией, и теперь всю оставшуюся жизнь придется называть ее так. И всю жизнь помнить – чужая девочка, директорская, истязал он себя и украдкой поглядывал на жену, стараясь понять: а она-то видит или уже привыкла?