– Простите, что побеспокоила вас, – сказала я, поворачиваясь к двери.
– Нет, постой, – окликнула меня мисс Моут. – Не обижайся.
Я слегка опустила плечи в знак поражения.
– Не стоит строго судить старую женщину, – продолжила она смягчившимся голосом. – Посмотри на меня.
Вопреки моей воле мои глаза отводило в сторону, словно их притягивал магнит. Напрягая глазные мускулы, я заставила себя встретить ее взгляд.
– Я не всегда была такой, знаешь ли, – сказала она, неохотно указывая руками на свое тело. – Нет, эта бесполезная скорлупа не всегда была такой, как ты ее видишь.
Ее смех прозвучал как лай, указывая на иронию ситуации.
– Как это произошло? – выпалила я, не сумев сдержаться.
Уставившись ей в глаза, я обнаружила, что не могу отвести взгляд.
– Ты первый человек в академии, спросивший об этом, – произнесла она.
– Извините, – сказала я, зная, какой волшебной, отмыкающей уста силой обладает одно это словечко.
– Не стоит, – возразила она. – Все вокруг извиняются. Будь выше этого.
Я подождала, пока электричество в воздухе уляжется.
– Когда-то я была такой же, как ты, – начала она, и ее слова казались очень старыми. – Ты знаешь, так иногда пишут на могильных плитах.
Конечно, я знала. На кладбище Святого Танкреда имелось несколько вариаций этого стихотворения:
Прерви, прохожий, свои мечты!
И я был тоже таким, как ты.
И ждать недолго тебе, поверь,
Чтоб стать таким же, как я теперь.
Это чуть ли не мое самое любимое стихотворение, в отличие от Китса или Шелли, писавших куда менее практичные вещи.
– Это был несчастный случай, – хрипло и отрывисто продолжила она. – Автомобильная авария… деревня… долина… пикник… подруга… Ее выбросило наружу, а я, – она потрогала, почти погладила резиновые шины своего кресла, – застряла между колесами.
Я собиралась было сказать, что мне очень жаль, но удержалась.
– Единственное мое утешение – то, что теперь я могу проводить больше времени здесь, среди моих настоящих друзей.
Она описала рукой круг, охватывая стеклянные сосуды с чучелами животных.
– Они тоже в ловушке, видишь? Мы в одной лодке. Можешь посмеяться, если хочешь.
– Это не смешно, – ответила я. – Это трагично.
Я подумала, что бы я почувствовала, если бы больше никогда не смогла пролететь ласточкой по сельской тропинке, крутя педали «Глэдис», спускаясь по Гуджер-Хилли и проносясь по каменному мостику в Изгороди. В таких случаях я обычно кричала: «Яруууу!»
В комнате повисло молчание, и я отвернулась от мисс Моут, словно меня внезапно заинтересовали экспонаты на витринах.
Я сняла с полки коричневый череп и повертела его в руках.
Не верю своим глазам!
Тихо. Спокойно, – велела себе я. – Невозмутимое лицо, жесткая верхняя губа… Все что угодно, лишь бы не выдать себя.
– Не трогай! – выкрикнула мисс Моут. – Эти образцы нельзя трогать!
– Извините, – сказала я, не удержавшись, и вернула ухмыляющуюся голову на место.
– Я снова это сделала, верно? Но, как я уже сказала, не стоит судить старую женщину слишком строго.
– Все в порядке, мисс Моут, – сказала я, изо всех сил стараясь выглядеть нормальной, что не так-то просто. – Я все прекрасно понимаю. Дома в Англии у меня есть очень близкий друг, прикованный к инвалидной коляске. Я знаю, как это ужасно.
Я подумала о старом добром докторе Киссинге, сидящем в ветхом кресле в Рукс-Энде, который в своей домашней куртке и шапке с кисточкой, с вечной сигаретой во рту чувствовал себя как у Христа за пазухой. Доктор Киссинг никогда не жаловался на свою участь, и я мысленно попросила у него прощения за то, что могла так подумать.
– Ну что ж, ладно, – резко сказала мисс Моут и прочистила горло, перед тем как сменить тему. – Вернемся к твоему личному делу… Говоришь, ты боишься?
– Не столько боюсь, как беспокоюсь, – призналась я. – Дело в Рейнсмитах.
На большее я не осмелилась.
– А что с ними? Они тебе что-то сделали?
– Не мне, – ответила я. – Но, может быть, другому человеку.
– Кто? – настойчиво спросила она, забыв о склонениях.
– Не могу сказать. Школьные правила запрещают.
Изображая собою само благоразумие, в глубине души я улыбалась. Защищаться, прячась за правила, – это хитрый трюк, все равно что использовать мышь, чтобы вызвать панику среди слонов врага и заставить их затоптать его до смерти. У Шекспира была цитата на этот случай (как и на любой другой): «землекопа взорвать его же миной», что, по словам Даффи, означает победить врага его же оружием.
– Забудь о правилах, – сказала она. – Когда ребенок в опасности, какие могут быть правила?
Любопытно, кто, по ее мнению, в опасности? Я призналась, что испугана и обеспокоена, но ни слова не сказала об опасности.
– Что же, – успокаивающе сказала она, – расскажи мне о Рейнсмитах.
– Я думаю, они могли кого-то убить.
– Кого? – тут же спросила она. – Конкретно.
– Клариссу Брейзеноуз.
Я могла бы упомянуть имена ле Маршан и Уэнтуорт, но решила быть проще. Я уже высказала мисс Фолторн свои подозрения, что эта троица жива, но мисс Моут была не в курсе.
Открытие части информации – острый нож, которым можно пользоваться снова и снова, пока ты ведешь себя осторожно.
– Это очень серьезное обвинение, – заметила мисс Моут. – Ты уверена?
– Нет. Я только думаю, что они могли это сделать. Но мне надо было с кем-то поделиться.
– Что ж, я рада, что ты мне сказала. Я прослежу, чтобы…
Где-то прозвенел колокольчик, и через несколько секунд коридоры наполнились звуками шагов. Взрывы смеха становились все ближе и ближе, и внезапно на нас обрушилась орда.
– Позже, – произнесла мисс Моут, четко артикулируя, чтобы я услышала ее сквозь шум. – Поговорим позже.
И внезапно к ней вернулся голос, и она хрипло прокричала:
– Девочки! Девочки! Девочки! Мы не дикари!
Я кивнула ей, давая знак, что поняла, и словно лосось, пробивающийся вверх по течению, протолкалась к выходу.
Я осторожно пробралась обратно в свою комнату. Никто не обращал на меня ни малейшего внимания.
Оказавшись в «Эдит Клейвелл», я закрыла дверь и прижалась к ней спиной. Теперь, в безопасности, я перестала контролировать свое дыхание, и оно вырывалось из меня судорожными толчками. Голова закружилась.