«Не знаю. Может на него и не произведет впечатления мой успех с Арчин.
Я ничего ему не говорил, просто на всякий случай, вдруг я ошибаюсь, потому что с ней так легко ошибиться: А может он не спрашивает прямо, потому что решил списать меня со счетов. Откуда я знаю, что творится в голове у этого скользкого ублюдка.» Он взглянул на Арчин и неожиданно почувствовал, как в нем поднимается теплая волна нежности.
«Держись, милая девочка. Только ты одна отделяешь меня от полного краха, ты знаешь это? Меч в ножнах, вытащить его однажды и поразить всех блеском догадки, «такое предвидение, доктор Фидлер, такая проницательность, это огромный вклад в теорию болтофобии!«» – Расскажи еще, – сказал он вслух. – Расскажи о : – Он не мог вспомнить, о чем хотел спросить, но она помогла ему и начала говорить так, словно кто-то нажал кнопку.
«Кстати: может, взять отпуск? Но две недели в незнакомом месте, о котором я никогда не слышал, где не с кем поговорить, одинокие вечера и люди, которых я никогда раньше не видел и никогда не увижу потом. Вот если бы попасть туда, откуда появилась Арчин…» Квадратик за квадратиком – сейчас, после того, как случайный вопрос на ее родном языке прорвал плотину, он выстраивал картину ее мира. Перевернув в блокноте несколько страниц, он обнаружил, что несмотря на то, что в последние сеансы записывал лишь ключевые слова и сокращения, теперь, словно расколдованные ее речью, картины всплывали перед ним во всей своей полноте и живости.
«Это ведь как моя жизнь. Вилка, выгнутая наружу, и она попала в тупик.» Идея, принявшая форму похожих на вилку обертонов, вдруг вспыхнула в нем ярким светом, осветив огромное пространство.
«Мне все ясно! Да, теперь я уверен, что все понимаю. Не столько гость, сколько исследователь, а когда я спрашивал ее в первый раз, ей просто не хватило слов.» Он прервал ее, не обращая внимания на то, что она сейчас говорила.
– Арчин, когда было это другое время, из которого ты пришла?
– Я не могу объяснить. Оно не здесь.
– Оно было давно или еще не наступило?
«Безопасно играть со словами и из мира сумасшедших иллюзий. И тем не менее:
какое-то странное очарование. Убежать из мира, поймавшего меня в капкан. Если бы я только мог…» – Н-нет, – она отрицательно замотала головой. – Не впереди и не сзади.
Северо-запад.
Она подалась вперед и уставилась на него молящим взглядом, словно упрашивая понять.
«Нельзя разочаровывать тебя, девочка, или ты разочаруешь меня, и тогда:
Северо-запад? Вперед, но под каким-то чудным углом?» Он осторожно спросил:
– Ты рассчитывала попасть сюда?
– Нет! – Внезапный проблеск надежды. – Ты: все это: – Жест, охватывающий кабинет, Чентскую больницу, весь мир. – :не в нашей истории.
– Что же ты искала?
– Они: – Она по-прежнему не объясняла, кто такие «они», но, очевидно, это были какие-то представители власти. – :они послали меня узнать: – Она с трудом подбирала правильное слово. – :о веке беспорядкости?..
– Смуты? – подсказал Пол.
– Правильно! Ответить на много вопросов, почему история: ну: сломалась.
Написать отчет и оставить его в специальном месте.
– Когда ты собираешься вернуться?
Она молчала; потом ответила почти беззвучно:
– Нельзя вернуться. Время движется вперед с одинаковой скоростью, как скорость света.
«Не уверен, что понял все правильно, но во всем, что она говорит есть какая-то роковая последовательность.» Он опять отлистал назад свои заметки.
– Что такое твоя история, Арчин? Ты знаешь, чем она отличается от нашей?
– Рим.
– Что?
Транквилизатор наконец вернул ему способность сосредотачиваться, и он не слишком внимательно стал просматривть предыдущие записи в надежде найти ключ к разгадке.
«Но вот что сбивает меня с толку. Туманные намеки на пасторальный мир без городов, люди, живущие по сто пятьдесят лет, воплощение утопии!» – Рим, – снова повторила Арчин. – Вы называете свое письмо латинским, так? Я нашла в библиотеке всего несколько книг по истории, и то очень плохих, но:
подожди, я сейчас покажу: – Она полезла в свой помятый портфель, который по-прежнему повсюду таскала с собой.
– Просто скажи, – вздохнул Пол.
Она разочарованно опустила портфель на пол.
– Хорошо. Римляне были завоевателями, победили всех вокруг того, что вы называете Средиземным морем, дошли даже сюда. Оставили странную письменность, странный язык. Для меня история говорит, что люди были из: аах: – Она прищелкнула пальцами, досадуя на саму себя за то, что забыла слово. – Средней Азии, вот. Азия: Учились писать в Северной Италии рядом с горами, которые вы называете Альпы, отрезали край куска дерева вот так. – Она провела ребром правой ладони поперек указательного пальца левой.
Пол недоуменно уставился на нее. Внезапно его сознание вдруг поймало в фокус все, что она только что говорила.
«Господи, это же нелепо. Шумахер говорил, что в ленте, которую я ему дал, он нашел следы угро-финского влияния. И форма глаз: азиатская складка при европейской структуре. И она только что объяснила мне почему руническое письмо острое и прямое, а наше закругленное. Как же глубоко она разработала свои построения?» – Почему же ты не попала туда, куда хотела, Арчин? И куда ты хотела?
– Городок назывался: – Он не уловил слово, его уши не воспринимали звуки чужого языка. – Мясной рынок, рынок одежды, овощной, тринадцать тысяч жителей, управлялся Господином Западных Гор, сразу перед началом войны против Средиземной Равнины. – Она произносила это так равнодушно, словно пересказывала какой-то сон о совершенно невозможных событиях. – Вместо этого я здесь. Я много думала одна в комнате. Я думаю, время похоже на: как называется такое место в конце реки?
– Устье?
– Нет, нет. Когда широкая земля разделяет воду на много линий?
– Я понял. Это дельта. – Он нарисовал в блокноте похожую на вилку фигуру и показал ей. Арчин энергично кивнула.
– Дельта! Начинается здесь: – Она показала на главное русло реки. – Потом идет сюда, сюда, или сюда. В твоей истории Рим был, а в моей нет. Я была здесь, – она ткнула в самый левый рукав дельты, – а теперь здесь: – первый из правой связки рукавов.
«Господи. Ты знаешь, что если кто-то и может воспринять это серьезно, то только «другой Пол Фидлер».» Он в замешательстве смотрел на Арчин. После первого прорыва, когда он вынудил ее признаться в том, что, по ее мнению, запрещали неведомые «они», гипноз требовался все меньше и меньше, чтобы заставить ее говорить. Сейчас он затруднялся сказать, в трансе она или нет. Вся живость и энергия ее характера светились в глазах и ясном, звонком голосе.