Сам храм… Даже не так – Храм Божий! – юного наследника впечатлил. Своей красотой, свежими, как будто только вчера закончили, красками настенных росписей, изобилием золота и драгоценных камней на окладах больших и малых икон, умиротворяющим сиянием множества свечей и наличием чего-то такого, что можно было бы назвать возвышенной радостью. А еще чем-то таким неуловимым и непонятным, но определенно интересным. Словно какая-то часть его души резонировала в такт с белокаменной громадой храма, самым краешком прикасаясь к истекающей из него спокойной силе…
– Да проснись ты уже!
Увлекшись столь новым и абсолютно неожиданным ощущением, Дмитрий пропустил тот момент, когда надо было остановиться, и уперся головой прямо в дядюшкину спину. Ничуть не расстроившись, спокойно отстранился, повел головой по сторонам и вновь выпал из реальности, потому что рядом переминался с ноги на ногу удивительно похожий на него мальчик примерно шести или пяти лет.
«Иван!»
Жадно ищущий взор прошелся дальше, отыскав вначале трехлетнюю Евдокию на руках у дюжей мамки, а потом и четырехлетнего Федора – тоже на руках, но у незнакомого боярина. Пристально всмотрелся в младших сестру и брата, перевел взгляд на среднего…
«Да, к таким пухлым щечкам рука прямо сама по себе тянется. Херувимчики, да и только! Федя спит с открытыми глазами. Эх, тоже хочу!!! Дуня вроде как недавно плакала, один Иван полон сил и энергии. А нет, тоже позевывает, да так заразительно!»
Внезапно собравшуюся в храме толпу (иначе и не скажешь) бояр охватила мертвая тишина. Прокатилась волна тихих говорков, еще одна, а затем в полнейшей тишине раздались шаги сразу нескольких человек. Где-то за спиной Дмитрия кто-то кому-то сдавленно прошептал:
– Говорил же я тебе, что великий государь на заутрене будет, а ты?!.
– Цыц!
Хоть и стоял Дмитрий в самых что ни на есть первых рядах, а отца увидел только мельком – тот, быстро пройдя по моментально образовавшемуся перед ним проходу, встал на Царское место [15] . Тут же в храме стали гаснуть свечи, и вознесшийся к сводам сочный бас возвестил о начале заутрени:
– Бог Господь, и явися нам, благословен Грядый во Имя Господне!
Голос священнослужителя, выводящий первые строки шестопсалмия [16] , был настолько силен и низок, что отдавался в голове легким гулом, проникая чуть ли не до костей.
– Слава в вышних Богу, и на земли мир, в человецех благоволение…
«Силен! Прямо живой генератор инфразвука получается!..»
Ему, впервые попавшему на такое богослужение, все было интересно и в новинку, а вот его средний брат после первых десяти минут гулкого молитвенного «бдения» стал потихоньку поклевывать носом. Разумеется, многоопытный дядюшка такие моменты отслеживал прекрасно (и густой сумрак ему в этом совсем не мешал), тут же взбадривая племяша едва заметным тычком в плечо. Ткнул раз, потом другой… А после третьего другой его племянник не выдержал и сделал ровно два шага вбок, вставая в аккурат за спиной брата Ивана. Положил ему руки на плечи, чуть-чуть прижал к себе и дружелюбно улыбнулся, когда тот от неожиданности повернул голову. Легонько кивнул на священника, наконец-то добравшегося до отпуста [17] , и тихо-тихо прошептал:
– Немного осталось.
Услышав в ответ такое же тихое:
– Ага.
Сквозь длинные и узкие окна-бойницы под куполами виднелось серое небо, когда утих последний звук заканчивающей службу молитвы. Выдержав приличествующую паузу, шевельнулся государь, вслед за ним свободнее вздохнули его ближники, ну а потом этот почин подхватили и остальные бояре, наполнив воздух шорохом одежд и осторожными шепотками.
– Митя, а ты де был? Я заходил, а тебя все не было и не было…
Средний брат так и стоял, даже не пытаясь вывернуться из-под рук, даже наоборот, прижался чуть поближе. Дмитрий тихонечко вздохнул, но ответить не успел – к ним подошел Великий государь, царь и Великий князь Иван Васильевич всея Руси [18] . Привстал на одно колено, слабо улыбнулся, обхватывая и одновременно притягивая к себе сыновей, ласково взъерошил им волосы и ненадолго замер, позволяя себя рассмотреть. Едва заметные морщины на лице, тени под глазами, резко обострившиеся черты лица – двадцатидевятилетний великий князь выглядел заметно старше своего реального возраста. А еще, кроме тщательно скрываемой тоски и застарелой боли, в его глазах можно было увидеть утихшую на время жестокость и обещание большой крови. Ничего не забыл государь, никому не простил: ни сиротства своего, ни того, как они голодали и мерзли в собственном дворце с младшим братом Юрием. Ни бесчинств боярских, ни смертей близких людей, с матери и кормилицы начиная и любимой супругой заканчивая…
– Ну что, чадушко мое, выздоровел? Ты уж не болей больше у меня, ладно?..
– Хорошо, батюшка.
Тишина вокруг установилась такая, что хоть ножом режь. Сколько было пересудов про странную немоту первенца и наследника царя, сколько глубоких мыслей и предположений высказано!
– Так ты у меня говоришь?! А что же ранее молчал?
Царевич чуть повозился, высвобождая из родительских объятий руку, потом прикоснулся к собственному горлу:
– Больно. Только с тобой. И братом. Все.
Судя по тому, как жестко изогнулись губы пока еще не Грозного царя, некоему лекарю придется сильно постараться, чтобы сохранить свою никчемную головенку на плечах. Быстро перецеловав все свое потомство, в том числе и то, что провело всю службу на чужих руках, напоследок он потрепал старшенького по щеке.
«Да что же это за напасть такая!!!»
Отойдя от детей, великий князь холодно осмотрел всех присутствующих и направился на выход, более не обращая никакого внимания на множество согнутых в поклоне спин. Следом за ним поспешила полным составом вся его Избранная рада (разве что митрополит Макарий задержался у алтаря), затем пришел черед царевичей и царевны… И только потом, строго по знатности рода, собор стал покидать остальной «простой» боярский и дворянский люд.
«Что ж, ближний круг царя ожидает масса перемен!..»
Добравшись до своих покоев в Чудове монастыре, архипастырь Московский и всея Руси Макарий первым делом склонил слух к словам своего комнатного боярина [19] , еще днем отправленного до царевича Димитрия Иоанновича. Потом слегка развел в стороны руки и ненадолго замер, помогая служкам снять с себя подризник [20] и гамматы [21] . Отослав затем их всех прочь мягким движением руки, седовласый старец вздохнул и чуть сгорбился, ощущая на плечах всю тяжесть своих без малого восьми десятков лет. Привычно ныла спина и колени после долгой службы, чуть покалывало в висках… Еще один долгий день, ниспосланный ему Господом, подходил к концу. Омыв прохладной водой лицо и руки, Макарий утерся небольшим рушником [22] с затейливым узором по краям. Чуть задержал его в руках, припоминая ту, кто самолично вышил эту красоту, – то есть покойную (царствие ей небесное!..) царицу Анастасию.