Рассказчица протянула руку к окну:
— Видите особнячок на той стороне? В нем Ксения Виноградова живет, главный язык Гидрозавода. Вы еще чихнуть не собрались, а Ксюша уже в курсе, что у вас в носу свербит. Не успела Элла уйти, как Виноградова приперлась, кексов морковных ей захотелось. До того в кондитерскую не заходила, у нее дочь на Центральной площади кафешку держит, Ксения там выпечку берет, а тут прилетела и завела: «Чего Нина стекло расколошматила? Небось тебя к покойному мужу приревновала? Ну да, частенько он тут по вечерам сидел после закрытия, шоколад пил, ворковали вы голубками». С трудом я удержалась, чтобы ей по наглой морде не врезать, спокойно ответила: «Профессор моего старшего сына Вадика на учебу пристроил, я благодарна ему по гроб жизни. Ну да, окна в кондитерской не занавешиваются, когда свет горит, ты видела, как Григорий Петрович угощается, потом он домой уходит. И что? Не била Нина витрину, приходила на поминки пирожных заказать, да плохо ей стало, ее шатнуло, вот и…»
— Мать! — раздался хриплый голос.
Я повернула голову на звук, увидела за прилавком небольшую дверь и юношу, который, приоткрыв ее, выглядывал в зал.
— Мать, — повторил он, — отпусти человека, хватит трындеть.
— Так ей спешить некуда, — возразила Лариса, — съемки сериала сегодня закончились, писательница за коврижкой зашла. Это и есть мой старший сынок. Строгий очень, вечно меня воспитывает.
Парень вышел к прилавку.
— Покупательница из вежливости твои байки слушает, а ты, если тебя не остановить, до утра язык упражнять будешь.
Лариса выставила вперед подбородок.
— Слышали? Яйца курицу учат. Вадим, приди в себя! Я тебя родила, изволь меня уважать. Зачем в торговый зал вышел? Хочешь за прилавком постоять? Отлично, занимай мое место, как раз скоро Рогова придет за заказом, обслужишь ее.
— Нет, я занят, — буркнул парень и исчез.
— Вот что с ним делать? — пожаловалась Лариса. — Вырос и решил, что он главный. Вечно меня окорачивает, упрекает. Не понимает, дурачок: с людьми я работаю, от клиентов завишу. Если к покупателям со злой мордой повернусь, кто сюда ходить станет? Человеку хочется не просто коврижку купить, а время приятно провести, поговорить. Вадик стесняется, что я кондитер. Сколько раз его просила: «Приводи сюда свою Лену, посидите, попьете шоколад, у нас уютно, угощенье вкусное». Так нет, ни разу девушку не пригласил. Он с ней в кафе, которым дочь Виноградовой владеет, ходит. Не понимает, глупыш, что тем самым семейному бизнесу вредит. Народ ведь думает: если хозяйский сын у матери есть не желает, значит, чего-то у нее не так. Знаете, какая сейчас конкуренция? До того как Васькин «Кинофабрику» сделал, посторонние в Гидрозаводе не появлялись, соседи друг друга знали. Кафе всего два было, в них очереди стояли. А теперь… — Лариса махнула рукой. — Полно приезжих, артисты всякие, режиссеры-операторы. С одной стороны, это хорошо, город, считайте, съемками живет, но таким, как я, непросто. Я открыла «Веселый эклерчик», когда Григорий Андреевич про бизнес и не думал, в восемьдесят пятом году.
Она понизила голос:
— Еще при советской власти на заказ работала, торты людям пекла. Нелегально, конечно. А что делать? Вадик рос, ботинки-брюки рвал. А народ-то всякий! Один раз приходит ко мне домой Елизавета Гавриловна и давай просить: «Ларочка, испеки мне на день рождения бисквит в виде клумбы цветов. Заплачу сколько скажешь». Я ей калькуляцию расписала: столько на муку-сахар-яйца-шоколад уйдет, столько за работу. Она заныла: «Дорого очень». И что? Если не по карману, не заказывай, купи кирпич ржаного хлебушка и ставь на стол, дешево и сердито. Но так, конечно, не сказала, вежливо объяснила: «Знаете, что в стране творится? Продукты пропали, беру все не в магазине, а у людей, которые за копейку товар не отдадут». Елизавета поахала, повозмущалась и заявила: «У меня правило вперед не платить. Испечешь торт — получишь деньги».
Лариса скривилась:
— Расстаралась я изо всех сил. За тортом старуха Нину прислала, та конверт с рублями отдала. Я, дурында, пересчитать постеснялась, коробку отдала, потом клапан открываю… Ни фига себе! Там половина суммы! Следовало сразу к старшей Николаевой идти, да я, балда, решила, что старушка просто закрутилась, гостей ведь ждет, вот и перепутала купюры, не те сунула. Пришла на следующий день, деньги показала. Елизавета удивилась: «Клала четыре бумажки». Я возразила: «Две в конверте лежало». Она губы покусала, вынесла недостающие, в руки мне сунула, дверь захлопнула, не извинилась, что напутала. Елизавета себя правой считала, а я ушла, как обгаженная. Через неделю ко мне милиция приперла, давай орать: «Соседи жалуются, что вы на дому пекарню устроили, духовые шкафы поставили. Когда включаете их, во всем доме электричество еле горит». Я их внутрь впустила. «Смотрите, одна газовая духовка на кухне». Они не успокоились: «Нельзя на продажу печь! Законом запрещено, сейчас в отделение заберем!» И тут, на мое счастье, соседка заглянула. Она юрист, услышала, в чем дело, и как шуганет их: «Уходите, не имеете права без ордера вламываться. — А мне потом объяснила: — Всех гони вон, если бумаги от прокурора нет. Из наших никто на тебя пожаловаться не мог, кто-то из твоих подруг позавидовал, что ты деньги зарабатываешь». Но я уверена, это Елизавета в отделение стукнула, разозлилась, что я свое потребовала, и решила отомстить.
Болтунью перебил странный звук.
— Щелк-щелк!
Потом кто-то гортанно произнес:
— Ложечка-корежечка. Бом-бом. Шшш-шшш.
Я завертела головой в разные стороны, но в кондитерской воцарилось молчание. Спустя секунд десять снова послышалось:
— Шшш-шшш-чпок!
Я вздрогнула.
— Это Боня, — засмеялась Лариса, показывая на полку с банками, — вон он сидит.
Я только сейчас увидела маленькую невзрачную птичку. А та расправила крылья, спланировала на голову кондитерши и разразилась серией звуков:
— Дзынь-дзынь, трык-трык, кхе-кхе…
— Это попугайка Геннадия Петровича, — пояснила Лариса. — Помните, я говорила, как Нина окно разбила? Элла прореху затянула пленкой вроде той, какой растения на зиму укутывают. Она садовод, такие цветы выращивает!
— У них в доме повсюду горшки и кадки, — вставила я слово в нескончаемый поток речи, — в столовой очень красивые орхидеи, огромные. Сначала я подумала, что они искусственные, очень уж яркие…
— В Нижнегорске каждый год устраивают фестиваль цветов, — перебила меня Лариса. — Элла всегда первые места получает. Талант! Посадит в землю кирпич — он тоже розой распустится. Пленки для парников у нее дома полно, Элла кусок ее принесла и скотчем к раме приклеила, пообещала после поминок мастера прислать. Не обманула, пришел в пятницу стекольщик. В субботу жена Олега вновь прибежала, проверила, как новая витрина смотрится, и клетку мне протянула со словами: «Ларочка, Нина Анатольевна плохо себя чувствует, поэтому меня прислала с извинениями. Ей стыдно за скандал. Свекровь хочет вам на память о Геннадии Петровиче Боню отдать, любимого попугая профессора. Он неприхотливый, все ест. Жаль, разговаривать не умеет. Свекор пытался его обучить, но без толку. Пусть Боня у вас живет, не держите на мою свекровь зла». А еще цветок принесла. Красивый, в горшке. Но я с растениями плохо уживаюсь, помер он. Зато Боня хорошо себя чувствует. Ау, попка!