С Димой я совсем запуталась. Вернее, запуталась в своих предположениях, как же он всё-таки ко мне относится. Все эти дни он был такой разный со мной. Иногда – холодный и безразличный, и в такие моменты казалось, что он ходит со мной через силу. Иногда ему становилось весело, но я видела, что его хорошее настроение никак не связано со мной. Но иногда, совершенно неожиданно, он вдруг проявлял ко мне внимание, настоящее внимание, не дежурное, не дружеское, а как будто я ему интересна как девушка. Я это чувствовала. В такие минуты сердце заходилось, меня охватывала паника и в то же время безумно хотелось… чего… сама не знаю. Но то были самые сладкие мгновения. Их я переживала вновь и вновь в воспоминаниях, в воображении, чуть приукрашивая и дополняя собственными придумками. И воображаемая я была куда как смелее, чем я реальная. Эта неуверенность в себе здорово мешала, и как побороть её – неизвестно. А всё из-за неопределённости с Димой. Он мог со мной ходить лишь из чувства долга, мог со мной разговаривать, только чтобы совсем не заскучать. Но зачем он порой смотрит на меня так, что сердце замирает? Равнодушный так смотреть не станет. С другой стороны, Дима по-прежнему ограничивал наше общение только школой. Ни разу ни звонка, ни эсэмэски. А теперь я и вовсе в смятении. И от всех этих противоречий в голове хаос.
Всё началось со школьной дискотеки, куда он явно идти не хотел, но почему-то согласился. Даже нет, сам предложил! Если честно, то я до сих пор не могу разобраться, зря мы туда пошли или нет. Потому что мне пришлось пережить столько унижения…
Несмотря на то, что Дима сам меня позвал, на вечере ему было откровенно скучно. Я это видела, и, конечно, моё прежнее ликование быстренько испарилось. Мы не танцевали и из-за громкой музыки не могли даже разговаривать. Просто сидели молча на стульях, расставленных вдоль стен специально для таких вот как мы, нетанцующих. Потом он наклонился ко мне и сказал в самое ухо, что хочет выйти покурить. Я кивнула, хотя сама тут же поддалась панике – вдруг наши заметят, что я одна. Ко мне и так ещё до начала Зубков успел подкатить с недвусмысленными угрозами. И хотя никого из нашего класса поблизости не было видно, я сидела в напряжении, моля об одном: чтобы Дима вернулся как можно скорее. Но прошло десять минут, двадцать, а он всё не возвращался. Я начала нервничать. Мимо меня прошла Жанка Корчагина и совершенно точно меня заметила. Я совсем упала духом, думала, сейчас позовёт остальных, мол, удачный момент – предательница наконец одна. Где-то тут ходил Свисток, но как назло куда-то делся. Наши тоже не появлялись. Выходит, Жанка меня не сдала. Но только я облегчённо вздохнула, как кто-то грубо, с силой дёрнул меня за руку. От неожиданности я слетела со стула на пол. Не успела подняться, как меня подхватили за локоть и потащили на выход. Это была Анита Манцур. Я едва успевала семенить за ней. Она словно клешнёй вцепилась. Вела молча, ни звука не вымолвила, но её лицо яснее ясного говорило: ничего хорошего не жди. Следом за нами шли девчонки из её класса. Мы свернули в крыло, где находится спортзал. Тут мои сомнения окончательно развеялись – она тащила меня в раздевалку на разборки.
– Отпусти меня, – жалобно попросила я.
Но Анита никак не отреагировала.
Только когда втолкнула меня в раздевалку, куда набились и её одноклассницы, одна из которых, самая толстая, подпёрла дверь, Анита заговорила:
– Я тебя сейчас не отпущу, а опущу, овца.
Она схватила меня за шиворот и поволокла вглубь раздевалки. Остальные окружили нас плотным кольцом, точно так, как когда-то мы – Волкову.
– Ты, тварь, совсем берега попутала? Ты себя хоть в зеркало видела, уродина? Ты на кого губу раскатала, лохушка тупая? Это мой парень. Тебе ясно, мразь? – она выкрикивала и на каждой фразе толкала меня в грудь, пока я не упёрлась в стену.
Потом схватила за волосы и резко дёрнула вниз. Я взвыла от боли и согнулась пополам. Подруги стали смеяться и подначивать её:
– Анька, давай, а то эти малолетки вконец оборзели.
– Проучи овцу, пусть знает, как трогать чужое.
– Разбей ей морду!
Я пробовала выкрутиться, но Анита ещё крепче вцепилась мне в волосы. Потом руку выкрутила так, что я и пошевелиться не могла.
– Слышь ты, подстилка дешёвая, ещё раз увижу твою мерзкую рожу рядом с Расходниковым – и тебе конец!
Анита норовила ударить меня коленом в лицо, но я, как могла, уворачивалась и закрывалась свободной рукой. Тогда она повела на себя заломленную руку. Резкая боль стрельнула в плечо, и я невольно вскрикнула. Девчонки засмеялись, а Анита разразилась матом. Я же думала только об одном: скорее бы меня отпустили и всё закончилось. Стоять в такой унизительной позе было просто невыносимо. Но эта ненормальная Манцур, похоже, только входила во вкус. Она с яростью вонзила ногти в моё запястье и снова вывернула мне руку.
– Ты у меня, кобыла, навсегда запомнишь, как липнуть к моему, слышала, мо-е-му парню!
Один раз ей всё-таки удалось заехать мне коленом по подбородку. Зубы клацнули, во рту появился металлический привкус. В этот момент дверь с грохотом распахнулась. Подруги Манцур умолкли, а потом и её саму от меня оторвали. Я выпрямилась. Меня не трясло – колотило. Наверное, у меня был шок, потому что ни говорить, ни плакать, ни соображать я не могла.
Это был Дима. Мой Дима. Как хорошо, что он пришёл! Он заслонял меня собой, а Манцур так и продолжала нападать, наскакивая на нас с каким-то жутким остервенением и выкрикивая угрозы и ругательства. А потом Дима ударил её по лицу. Все буквально остолбенели, особенно Анита. Она так и застыла с открытым ртом. Дима схватил меня за руку и увёл оттуда.
Всякий, кто бы ни встретился нам в коридоре, вестибюле, гардеробе, смотрел на меня и глумливо ухмылялся. Как будто все уже знали о том, что меня избили, унизили, опозорили. Там же околачивались и Запевалова с Лукьянчиковой. С каким же злорадством Женька на меня смотрела! Остальные откровенно смеялись надо мной. Это было просто ужасно, словами передать невозможно. Дима оделся быстро, меня же как сковало по рукам и ногам. Он не злился, наоборот, старался помочь. Прибежала Анита и снова принялась орать на меня. Обзывала последними словами. Дима стоял напротив меня (помогал с замком, который как назло заело), а к Манцур – спиной. Один раз он обернулся к ней:
– Успокойся уже, истеричка.
– Да пошёл ты, козёл! Ты ещё пожалеешь!
Она выкрикивала оскорбления, но он больше на них не реагировал. Наконец справился с замком. Анита и это высмеяла. Но Дима, будто не замечая её слов, надел на меня шапку, завязал шарф, посмотрел мне в глаза и улыбнулся так тепло, так по-доброму, что ужас и мучительный стыд мгновенно отступили. Я улыбнулась ему в ответ, а потом, уходя, случайно кинула взгляд в сторону Запеваловой и Лукьянчиковой и явственно прочла на их лицах зависть…
* * *
Весь кошмар пережитого унижения и издевательства перечеркнула одна-единственная Димина улыбка. В тот момент мне подумалось: «Да я же ему нравлюсь! Был бы он равнодушен ко мне, разве стал бы так себя вести? Заступаться за меня, заботиться…» Я даже заплакала от восторга и эйфории. Ради такого можно было и потерпеть Анитины выходки. Меня переполняли необыкновенные ощущения – не просто радость, а предчувствие ещё большей радости, нет – счастья, неземного счастья, чуда.