Первая углубилась в ближайший лес, и вскоре оттуда послышался стук.
Другая приблизилась к утесу и, распределившись вдоль стены, стала внимательно ее изучать.
— Это гуаарибы! — чуть ли не всхлипывая от радости, воскликнул Мигель Дельгадо. — Слава богу! Это гуаарибы!
— Откуда ты знаешь?
— Потому что другие не стали бы и пытаться. Ни вайка, ни пемоны, ни пиароа не стали бы даже прикидывать, как к нам подобраться, потому что понятия не имеют, как это делается.
Они ждали.
Минуты тянулись, словно часы, а то и столетия.
Наконец один туземец, который осматривал стену в ста метрах от того места, прямо над которым они находились, подозвал товарищей, и те неспешно подошли ближе.
Индеец что-то показал им на каменной стене, очертив жестом широкую арку, восходящую к карнизу.
Группа снова уселась на корточки, молча взирая на откос и поджидая товарищей, ушедших в лес. Те появились, неся толстые заточенные колья длиной немногим больше метра.
— А вот и они! — воскликнул Мигель Дельгадо, который наклонился над пропастью, рискуя свалиться вниз. — Вот и они! Собираются попытаться. Да благословит их Господь! Они попытаются!
Гуаарибы и правда намеревались попробовать помочь, однако действовали настолько медленно, что впору было прийти в отчаяние.
Им потребовалось почти полчаса, чтобы убедиться в том, что выбранный путь действительно самый лучший, и только после этого они с помощью тяжелой дубины начали забивать первый кол.
Они вогнали его в камень на уровне одного метра, воткнув острие в щель (древесина была очень твердой), и били по колу до тех пор, пока от него не остался конец длиной каких-нибудь тридцать сантиметров.
Два человека повисли на нем: проверяли, выдержит ли, — потом решили вбить следующий на полтора метра выше первого.
Второй кол находился не прямо над первым, а где-то на метр правее.
Вслед за этим молодой индеец влез наверх, встал ногами на первый кол и положил живот на второй. Тщательно примерившись, он вогнал третий кол примерно на том же расстоянии, что и между двумя первыми.
— Что они там делают? — спросил Король Неба, которому с того места, где он сидел, не было видно, что происходит.
— Лестницу… — ответил Мигель Дельгадо. — Они ищут трещины и отверстия, чтобы приделать ступени и продвинуться куда захотят. Они, черти, ловкие!
Они были чертовски ловкими, но, главное, невероятно проворными и удивительно отважными, хотя у стороннего наблюдателя создавалось впечатление, что каждое движение они выверяют до сотни раз.
Когда индеец, возглавлявший восхождение, управился с четырьмя кольями, он тут же спустился, уступив место и дубину товарищу, который в мгновение ока очутился наверху, словно поднялся по удобной парадной лестнице.
Каждый новый участник закреплялся ногами на предпоследней ступени и опирался животом или грудью на последнюю, так что, по-видимому, не подвергался ни малейшей опасности, когда вытягивал руки, чтобы воткнуть очередной кол левой рукой и вогнать его дубинкой, привязанной к запястью правой.
Если по какой-то причине щель не отвечала требованиям надежности, в дело вступал «специалист», вооруженный толстым стальным зубилом и тяжелым молотком. Он с математической точностью проделывал в породе глубокое отверстие, и когда туда всаживали кол, тот садился так плотно, что никому не под силу было вырвать его обратно.
Наполовину люди, наполовину обезьяны, наполовину козы, наполовину белки, гуаарибы сновали вверх-вниз по каменной стене, словно некая высшая инстанция вдруг взяла да отменила древнейший закон тяготения, а головокружение от нечего делать выдумали тупоголовые «разумные».
Тысячелетиями индейцам приходилось выживать в горном лабиринте практически неприступного Гвианского щита. Единственным способом защиты от жестоких врагов, превосходивших их числом, было признанное умение гуаарибов забираться на вершины и укрываться в орлиных гнездах, куда никто никогда не осмеливался за ними сунуться. По-видимому, еще с молоком матери им передавалось особое чутье в отношении того, как надо действовать на краю пропасти. Так что взобраться на восемьдесят метров вверх по гладкой стене — то, что для кого-то было подвигом, — для них было своего рода простым развлечением.
Они пели, смеялись и балагурили — ясно, что отпускали шутки по адресу четверки «разумных», которые жались к горе, словно испуганные птенцы. Они пребывали в таком благодушном настроении, что, когда из лесной чащи появились двое парней, которые несли на носилках упитанного тапира, решили прервать работу.
— Не могу поверить! — воскликнул пораженный Джимми Эйнджел. — Они что, так и оставят нас здесь, а сами будут обедать?
— Это еще не самое плохое… — сказал Мигель Дельгадо. — Беда в том, после еды они обычно спят.
— Не выдумывай!
— Вот увидишь!..
— И мы ничего не можем сделать?
— Что, например? Они оказывают нам огромную услугу, и мы должны молиться о том, чтобы они не устали. Гуаарибы — люди очень простые и весьма своеобразные. Работают, пока им охота, но если вдруг наскучит или надоест, все бросают — и привет. Поэтому их и называют «длинными лапами»: они никогда нигде подолгу не задерживаются.
— Надо же! — сказала Мэри Эйнджел, показывая вниз. — Они даже не прикасаются к вещам, которые мы сбросили. Такое впечатление, что они избегают подходить к одежде.
— Избегают, избегают, — подтвердил Веревка. — Они никогда не притрагиваются к вещам, которые побывали у нас, за исключением разве что металлических. Они боятся бронхита.
— Бронхита? — удивилась женщина.
— Бронхита, гриппа, кори, туберкулеза… — продолжил он. — Для них бронхит — все, что их убивает, потому что у них нет иммунитета против такого рода болезней. Им известно, что «разумные» с давних времен заражали их напрямую или через одежду, и поэтому не позволяют нам даже приближаться. Когда они обменивают шкуры, то держатся на расстоянии и принимают только кастрюли, гвозди, молотки или тесаки.
— Любопытно.
— Они первобытные, но вовсе не глупые. Поэтому им удалось выжить, хотя их и осталось мало…
Его прервало урчание.
Это было долгое, глухое и раскатистое урчание, раздавшееся в глубине его желудка, поскольку воздух наполнился дивным запахом жареного мяса, а у них во рту вот уже три дня не было ни крошки.
Голод вернулся, точно так же, как вернулось желание жить, когда с появлением туземцев перед ними забрезжила слабая надежда на спасение, и вот теперь этот неожиданный аромат заставил их обессилевшие тела потребовать, чтобы им наконец-то уделили внимание.
Однако им пришлось довольствоваться запахом, которым они никак не могли надышаться, и смириться с тем, что, завершив свое пиршество, дикари растянулись в тени, чтобы переждать самые жаркие дневные часы в покое и под аккомпанемент громкого храпа.