Дитер положил перо, чернила и бумагу на стол рядом со щипцами для вырывания ногтей — чтобы продемонстрировать альтернативу.
— Развяжите ему руки, — сказал он.
Гессе повиновался. На лице Мишеля появилось огромное облегчение в сочетании со страхом, что это все еще может оказаться неправдой.
— Перед тем как допрашивать заключенных, я беру образцы их почерков, — пояснил Дитер Вальтеру Гёделю.
— Почерка?
Дитер кивнул, не отрывая глаз от Мишеля, который, кажется, понял, о чем они говорят. Он явно был обнадежен.
Дитер достал из кармана «Мадам Бовари», открыл книгу и положил ее на стол.
— Перепишите девятую главу, — сказал он Мишелю по-французски.
Мишель медлил. С виду это было вполне невинное предложение. Дитер мог бы сказать, что Мишель подозревает какой-то трюк, но не может понять, в чем тут дело. Дитер ждал. Участников Сопротивления учили, что нужно делать все, что в их силах, чтобы оттянуть начало пытки. Мишель просто обязан был рассматривать это как способ отсрочки. Предложение вряд ли было таким уж невинным, но когда у тебя вырывают ногти — это гораздо хуже.
— Хорошо, — после долгой паузы сказал он и начал писать.
Дитер смотрел, как он пишет. У Мишеля был крупный и размашистый почерк, так что две печатных страницы заняли у него шесть листов почтовой бумаги. Когда Мишель перевернул страницу, Дитер его остановил, после чего велел Гансу отвести Мишеля обратно в камеру и привести Жильберту.
Просмотрев то, что написал Мишель, Гёдель с иронией покачал головой.
— Не могу понять, чего вы добиваетесь, — сказал он, вернул листки на стол и снова сел на стул.
Дитер очень осторожно оторвал кусок от одной из страниц, оставив всего несколько слов.
На лице у вошедшей Жильберты были написаны страх и вызов.
— Я ничего вам не скажу, — заявила она. — Я никогда не предам своих друзей. Кроме того, я ничего не знаю. Я только водила машины.
Дитер велел ей сесть и предложил кофе. — Натуральный, — сказал он, подавая ей чашку — французы могли получать только эрзац-кофе.
Сделав глоток, она поблагодарила.
Дитер окинул ее оценивающим взглядом. Девушка была довольно красива, с длинными темными волосами и темными глазами, но выражение лица казалось немного туповатым.
— Вы красивая женщина, Жильберта, — сказал он. — Я не верю, что вы прирожденная убийца.
— Конечно, нет, — с благодарностью сказала она.
— Женщина многое делает ради любви, ведь так?
Она посмотрела на него с удивлением.
— Вы что-то знаете?
— Я знаю о вас все. Вы ведь любите Мишеля?
Она молча наклонила голову.
— Он ведь женат, и это печально. Но вы его любите. И потому помогаете Сопротивлению. Ради любви, не из-за ненависти.
Она кивнула.
— Я прав? — спросил он. — Вы должны ответить.
— Да, — прошептала она.
— Тем не менее вас ввели в заблуждение.
— Я знаю, что я неправильно поступила…
— Вы меня не поняли. Ваше заблуждение не в том, что вы нарушили закон, а в том, что полюбили Мишеля.
Она посмотрела на него с изумлением.
— Я знаю, что он женат, но…
— Боюсь, на самом деле он вас не любит.
— Нет, любит!
— Нет. Он любит свою жену — Фелисити Клэре, известную как Флик. Англичанку — не очень шикарную, не очень красивую, на несколько лет вас старше, — но он ее любит.
К глазам Жильберты подступили слезы.
— Я вам не верю, — сказала она.
— Знаете, он ведь пишет ей письма. Думаю, он отправляет их с курьерами в Англию. Он шлет ей любовные письма, говоря о том, как он по ней скучает. Они довольно поэтичны, в таком старомодном стиле. Я кое-что читал.
— Это невозможно!
— Одно из них было у него с собой, когда мы всех вас арестовали. Он только что попытался его уничтожить, но нам удалось сохранить несколько клочков. — Дитер достал из кармана порванный им лист бумаги и подал его Жильберте. — Это его почерк?
— Да.
— А это любовное письмо… разве нет?
Шевеля губами, Жильберта медленно прочитала:
Я постоянно о тебе думаю. Мысли о тебе приводят меня в отчаяние. О, прости меня! Я тебя оставляю! Прощай! Я уйду так далеко, что ты больше никогда обо мне не услышишь, и все же сейчас я не понимаю, какая сила толкает меня к тебе. Ибо нельзя бороться с небесами; нельзя противостоять улыбке ангелов; всех увлекает красота, очарование, восхищение.
Зарыдав, она бросила листок на стол.
— Мне жаль, что именно я вам об этом сообщаю, — мягко сказал Дитер. Достав из нагрудного кармана льняной платок, он подал его Жильберте. Она закрыла им лицо.
Настало время незаметно превратить беседу в допрос.
— Как я понимаю, Мишель жил с вами с тех пор, как Флик уехала.
— Дольше! — с возмущением сказала она. — Шесть месяцев, каждую ночь, кроме тех, когда она была в городе.
— В вашем доме?
— У меня квартира. Очень маленькая. Но ее хватало для двоих… двоих людей, которые любят друг друга. — Она снова заплакала.
Стараясь поддерживать прежний непринужденный тон, Дитер незаметно приблизился к теме, которая его действительно интересовала.
— Разве присутствие Вертолета вас не стесняло?
— Он там не живет. Он пришел только сегодня.
— Но вы наверняка интересовались, где он собирается остановиться.
— Нет. Мишель нашел ему место — пустую комнату над старым книжным магазином на рю Мольер.
Вальтер Гёдель внезапно пошевелился, поняв, к чему все это клонится. Намеренно не обратив на него внимания, Дитер небрежно спросил Жильберту:
— Когда вы поехали в Шатель встречать самолет, он оставил свои вещи у вас?
— Нет, он отнес их в свою комнату.
— И небольшой чемоданчик тоже? — задал Дитер ключевой вопрос.
— Да.
— Вот оно что. — Дитер добился того, чего хотел: рация Вертолета находится в комнате над книжным магазином на рю Мольер. — Я закончил с этой глупой коровой, — по-немецки сказал он Гансу. — Отдай ее Беккеру.
Машина Дитера, голубая «испано-сюиза», была припаркована перед шато. Усадив рядом с собой Вальтера Гёделя, а на заднее сиденье Ганса Гессе, он помчался в Реймс и вскоре нашел книжный магазин на рю Мольер.
Взломав дверь, они по голой деревянной лестнице поднялись в комнату над магазином. Здесь не было мебели — лишь соломенный тюфяк, накрытый грубым одеялом. Возле него стояли бутылка виски, сумка с туалетными принадлежностями и небольшой чемодан.