– Молчите, синьор Паоло, молчите! – взмолился Франсуа. – Ради Бога, не говорите этого никому, решительно никому.
Итальянец улыбнулся с довольным видом.
– Ну, синьору де Нансе можно об этом говорить.
– Никому нельзя, я прошу вас, умоляю, наш милый, милый Паоло! – воскликнул Франсуа.
– Хорошо… Только…
– Дайте мне слово, – настойчиво попросила Христина. – Клянетесь, милый Паоло?
– Клянетесь, – сказал наконец итальянец, торжественно вытягивая руку.
Разговорами, прогулками и играми Паоло удалось развлечь детей. Де Нансе пришлось часто уезжать из дому, чтобы позаботиться о похоронах бедного мальчика, он проводил много времени в имении Сибран, утешая бедных родителей. Впрочем, после похорон Жизель и ее муж уехали в Париж, где их ожидали Адольф и множество родственников.
В Нансе потекла обыкновенная спокойная жизнь, полная занятий, однообразная и счастливая, однако еще долго в зимние вечера дети грустно вспоминали о бедном погибшем Морисе.
На следующее лето владельцы Орма вернулись в свое имение, вместе с ними приехало множество веселых и шумных гостей. Де Нансе по-прежнему старался не бывать на праздниках Каролины. Родители нечасто видели свою дочь и, хотя были добры с ней при свиданиях, в сущности, мало думали о ней и совершенно не заботились о том, хорошо ли ей живется. Казалось, они окончательно отдали ее на попечение Нансе.
Так летели годы. Христине минуло шестнадцать лет, Франсуа – двадцать. Она стала очаровательной молодой девушкой, хотя ее и нельзя было назвать красивой или хорошенькой. Ее высокая стройная фигура, грация и изящество движений, большие голубые добрые глаза, свежий цвет лица, густые белокурые волосы и прекрасные зубы, главное же, открытое, веселое, умное и приветливое выражение лица придавали ей привлекательность. Но слишком толстый нос, слишком большой рот и чрезмерно пухлые губы не позволяли назвать ее ни красивой, ни хорошенькой. Тем не менее все находили ее прелестной, в особенности же ее преданные друзья: де Нансе, Франсуа и Паоло.
Характер и ум девушки еще прибавляли ей привлекательности. Из-за горба Франсуа они не заводили новых знакомств, не собирали к себе гостей, не бывали в блестящем и нарядном обществе соседей. Благодаря такому образу жизни у Христины развились серьезные вкусы и желание избегать того, что светские люди называют удовольствиями. Де Нансе время от времени возил своих детей к Терезе Гибер и к Жизели Сибран, но только в тех случаях, когда там не бывало «чужих».
Однажды он решил отправиться на маленький вечер с фейерверком и с иллюминацией в имение Гибер, но Христина так страдала, видя, как мало внимания обращали там на Франсуа, как многие насмешливо посматривали на него, втихомолку подсмеиваясь над его наружностью, что, вернувшись домой, с жаром попросила де Нансе никогда не заставлять ее больше бывать на таких вечеринках.
– Как хочешь, дитя мое, – сказал он, – я хотел тебя повеселить, Франсуа попросил меня доставить тебе какое-нибудь развлечение.
– Франсуа очень добр, – ответила Христина, – и я глубоко благодарна ему, мой милый отец, только мне совсем не нужно никаких развлечений. Я так счастлива, живя подле вас обоих, что всякие изменения в этой тихой и спокойной жизни меня печалят и доставляют мне огорчение.
– Я заметил, что ты была вчера печальна, – заметил де Нансе, – и что тебе не доставили удовольствия ни танцы, ни игры. Ты, всегда такая веселая и оживленная, молчала почти все время, совсем не смеялась, даже редко и неохотно улыбалась.
– Разве я могла смеяться и веселиться, отец, когда Франсуа страдал и вам тоже было не по себе? – удивилась Христина. – Я слышала столько злых замечаний, видела столько насмешливых или жестоко равнодушных лиц! У нас дома все иначе: слова звучат дружески, на лицах выражается доброта и искреннее чувство. Нет, мой милый, милый отец, я никогда не хотела бы уезжать из Нансе.
Де Нансе отлично понял нежную преданность своей приемной дочери и горячо обнял ее, напомнив, что на следующий день он собирается поехать к ее матери в имение Орм.
– Может быть, и мне поехать с вами, отец? – спросила Христина.
– Нет, дитя мое, ты знаешь, твоя мама не хочет, чтобы ты приезжала в Орм.
– Да я и рада остаться дома! Ведь мама постоянно меня бранит. Я лучше побуду с Франсуа, он такой добрый, приветливый и внимательный.
Приехав в Орм, де Нансе сказал родителям Христины, что для здоровья Франсуа ему скоро придется уехать на юг, что он не может взять с собой Христину и что, несмотря на ужасное горе, которое всем им причинит эта разлука, он считает расставание совершенно необходимым.
– Что же мне делать, сосед? – сказала Каролина. – Я положительно не могу взять к себе дочь. Я совершенно не умею заниматься ею, направлять ее как следует, ей будет у меня плохо, она сделается неразвитой девушкой, у нее может испортиться характер.
– Но вам придется все-таки на что-нибудь решиться, ведь Христине уже минуло шестнадцать лет и, в конце концов, она все-таки ваша дочь, – заметил де Нансе, – если вы не будете ею заниматься, она может стать невоспитанной девушкой.
– Она гораздо больше ваша, чем наша, – ответила Каролина Дезорм. – Я не умела воспитывать ее… К тому же у Христины никогда не было того, что называется сердцем, потому-то я мало-помалу отдалилась от нее. Прежде всего я не хочу, чтобы она жила у меня, и жизнь, которую я веду, не подойдет для молодой девушки.
– Тогда, соседка, может быть, вы позволите мне дать вам один совет?
– Скажите поскорее, – заинтересовалась Каролина.
– Поместите ее года на два-три в пансион при одном из монастырей.
– Чудесно, великолепно! – воскликнула Каролина. – Только не в Париже. Я не хочу, чтобы она жила в Париже!
– Недалеко отсюда, в Аржантане, есть превосходный пансион при монастыре Святой Клотильды, – заметил де Нансе.
– Отлично, я очень рада, – проговорила Каролина. – Решено, правда, Жорж? – обратилась она к мужу. – Ведь ты тоже предоставляешь нашему соседу делать все, что он считает нужным.
Дезорм, теперь подчинявшийся жене больше, чем когда бы то ни было, вполне согласился с нею. Де Нансе простился и поехал домой глубоко опечаленный мыслями о том горе, какое он причинит своим детям.
Войдя к себе в кабинет, он попросил слугу послать к нему Франсуа и Христину.
– Что с вами, отец? – спросила Христина, войдя в комнату. – Вы очень бледны, я вижу, что вы чем-то опечалены и взволнованы.
Де Нансе молча провел рукой по лбу и, видя выражение страха на лицах Франсуа и Христины, обнял их обоих, притянул к себе, грустно посмотрел и проговорил:
– Ах, дети мои, мои бедные дети, наша счастливая, хорошая жизнь окончена. Нам нужно расстаться… Христиночка моя, ты не будешь больше с нами.