– Ещё как бывает, – вздохнул он. – Папа детдомовский, он с детства сирота. А мама… Она же татарка, и у неё отец…
Ну, он такой борец за права крымских татар, и вот когда его дочь, мама то есть, вышла замуж за русского… В общем, они от неё отказались. И от нас отказались. Я их даже никогда не видел. Тебе Дашка разве не говорила?
– Нет…
Янка замолчала. Смотрела в окно. Дорога была зажата холмами, змеилась узкой лентой, вверх – вниз, мелькали столбы с жёлтыми табличками, на которых по-украински была написана просьба оставлять обочины чистыми. Как это – отказаться от родной дочери, от внуков? Из-за какой-то политики! Янка думала, что это было раньше, в старые времена, что так вообще бывает только в кино! А тут – живой и настоящий Таль. Он не был похож на татарина, только глаза карие, а волосы светлые, летучие, он на отца похож. Хотя где-то она слышала, что татары бывают светленькими. Интересно, Таль специально ей про это никогда не рассказывал? И рассказал бы, если бы всё было хорошо у них? Янка посмотрела на Таля, на его профиль, чёткий, резко залитый февральским солнцем.
«Чего это Даша всё про него знает? – подумала Янка с досадой. – Хотя они же соседи, отцы дружили…» Досада на Дашу была непонятной. Ну, знает и знает она про Таля больше, и что? Едет в роддом за его мамой ведь сейчас она, Янка, а не Даша.
Янка будто в первый раз увидела сейчас Таля. Какое у него красивое лицо. Высокий лоб и нос немножко с горбинкой, твёрдый подбородок, глаза тёмные, будто кофейные зерна, а волосы вечно выгоревшие, светлые, отросшие, они закрывали уши и шею. Янка вдруг не удержалась, взлохматила ему волосы на макушке.
– Постригусь, постригусь, – улыбнулся он, не глядя на Янку. – Всё равно наголо стричься.
– Зачем? – Янка не могла представить Таля лысым.
– Ну, в горах проще будет. Чтобы не завшиветь.
Янка смотрела на него, и почему-то хотелось плакать.
– А никак без этого? Ну, без гор?
– Никак. Мне же их кормить надо.
Он спокойно это сказал, без всякой рисовки и пафоса, будто точку в разговоре поставил, и всю оставшуюся дорогу они молчали. Янка отвернулась к окну и думала, как ловко ей удалось протащить незаметно на сорок дней тот пакет с макаронами и всё остальное. Как вообще она всё это здорово просчитала: спрятать вечером за досками, наваленными у забора, а потом потихоньку, пока все сидят во дворе, пронести в кухню. Никто её и не увидел. Интересно, какое у Таля было лицо, когда он обнаружил всё это? Но всё равно – это ничтожно мало. Тем более теперь, когда надо кормить малыша. Янка посидела в Интернете, почитала, как должна питаться кормящая женщина. Ого-го-го как! Янка столько не заработает.
Роддом нашли быстро. Таль помнил, как забирали отсюда Марусю.
– Ян… погоди, надо цветов купить…
– Цветов? – Янка посмотрела на него как на сумасшедшего. – Вам есть нечего, а ты цветы будешь покупать?
– «Чего это нечего»? – сразу ощетинился Таль. – С чего это ты взяла?
Он смотрел на неё так подозрительно, что Янка поняла: догадается, надо выкручиваться.
– Я просто подумала… Анюта тогда говорила… А чего ты тогда такой тощий? Вон, скулы торчат!
– Это от нервов, – хмыкнул Таль и всё-таки потащил её к цветочному киоску. – Обязательно надо цветы. Ну, хоть один.
Они купили нежно-кремовую розу. Янка всё-таки не могла этого понять, но промолчала. Ей обидно стало: она на свои, между прочим заработанные, деньги им макароны покупает, а он цветы для мамы! У неё, можно сказать, из-за её же доброты все планы летят, она от поездки к бабушке и друзьям отказывается, а он…
– Конопко? А ты кто, мальчик? Сын? А отец-то где? Ну, ладно, ждите, сейчас спустится.
Они сели на жёсткие скамейки в приёмном покое. Молчали. Таль теребил цветок. Пахло лекарствами, хлоркой, побелкой – больницей.
– Кто Конопко забирает? Пройдите, помогите там…
Таль сунул Янке розу, пробормотал:
– Я сейчас.
И ушёл куда-то. Янка прочитала плакаты на стенах, список родившихся, пол, рост и вес. Потом пришла какая-то женщина, вызвала Симоненко, села рядом с Янкой, посмотрев на неё раздражённо, как иногда смотрит на ребят директриса школы. Янка отодвинулась, отвернулась к окну. Скрипнула дверь. Янка думала, что уже Таль с мамой, и вскочила, но это была молоденькая девушка, некрасивая, в халате. Она шла, держась за опавший живот, засаленные волосы падали ей на лицо, а глаза были заплаканные.
– Мамочка, – пробормотала она жалобно, подходя к раздражённой женщине. Янка отошла к окну, чтобы им не мешать.
Во дворике набирали силу ветки кустарника. Наверное, это была сирень. А может, алыча или слива. Они ещё только-только просыпались, будто чуть позеленели внутри, под тонкой корой. И казалось, что весь дворик окутан нежной-нежной, почти неуловимой глазу дымкой.
– Даже не начинай, Олеся. Я тебя сразу предупреждала, поздно локти кусать…
– Мамочка!
– Нет, нет и нет!
Слова пробивались сквозь мысли, и Янка волей-неволей начала прислушиваться.
– Раньше надо было думать. Я тебе говорила, я знала, что всё этим кончится…
– Мамочка, ну, пожалуйста, мамочка… – тянула девушка в халате таким несчастным голосом, что Янке было даже неловко её слушать.
– «Мамочка»? Теперь, значит, «мамочка»? А слушала ты меня, когда я тебя уговаривала аборт сделать? Слушала?
– Я испугалась, мне страшно было, больно…
– Она испугалась! Вы посмотрите на неё! А рожать ей не страшно! А воспитывать? Нет уж, дорогая! Вовремя меня не послушалась, я теперь убирать за тобой мусор не намерена!
– Мамочка, ну пожалуйста, ну, можно я её оставлю, она такая хорошенькая, ну, мамочка…
– А не надо было смотреть! Я тебе сразу сказала: родишь – домой не возьму, оставишь в роддоме. Ты зачем её на руки брала?
Поди и кормила ещё? Вот дура! У тебя образования нет, работы нет, мужа нет, а она приносит мне в подоле! А кормить вас я должна, да? Нет уж, не дождёшься! Всю жизнь ты на моей шее ездила – хватит!
– Мамаааа, – девушка захлебнулась слезами, упала на стул и бормотала что-то совсем бессвязное. Янка вжалась в подоконник.
– Хватит! Я только на пенсию вышла, я для себя пожить хочу, а ты мне тут со своим ребёнком! Где хахаль твой распрекрасный? Вот и я не знаю! Я тебя сразу предупреждала… Да не ори ты! Одевайся иди, а то одна домой поедешь!
Она оттолкнула девушку и уселась, грозно скрипнув стулом. Девушка, пошатываясь, встала. Побрела к двери.
«Неужели всё-таки оставит? Своего ребёнка? А если ей некуда идти, совсем некуда? Если только у неё вот эта грымза-мамаша? – Янка развернулась, посмотрела женщину. Самая обыкновенная с виду, одета так хорошо, в костюме, в лёгком плаще, беретик на голове. – Сволочь, какая же сволочь!» – Янку так и подмывало сказать что-нибудь этой тётке, которая демонстративно повернулась к ней спиной, которая только что заставила свою дочь оставить ребёнка в роддоме! Она представила, как эта девушка, Олеся, сейчас собирает вещи, последний раз смотрит на свою дочку… Нет, наверное, не смотрит, наверное, её уже забрали, и все врачи качают головами вслед, хотя, может быть, у них такое каждый день, им не привыкать.