– Одному лишь Богу ведомы тайны нашей судьбы, мадемуазель. Я прожил достаточно долгую жизнь, чтобы это понять.
Джамек был довольно приземист и оттого рядом с нами казался пожилым ребенком. Однако слова его потрясли нас до глубины души – даже примадонну, которая считала ниже своего достоинства принимать услышанное за чистую монету. Много лет назад стоявший перед нами слабый старик приехал в казино сразу после того, как было найдено тело Клода Монпансье.
Доктор Джамек сорвал розу «маршал ньель» и протянул ее Луизе:
– Не теряйте веры, дитя мое. – Развернувшись к чудесному алому кусту, он срезал ржавыми ножницами жесткий стебель и вручил второй цветок Ирен со словами: – А вы не теряйте надежды, мадам.
Моя подруга любезно приняла его нежный подарок.
Старик вновь повернулся к цветам. Лязгнули ножницы, и слабая рука протянула мне яркую сливочно-желтую розу:
– А вы, мадемуазель, помните о милосердии.
В голосе старика звучало столь искреннее участие, что все мы тотчас прониклись его добротой и обрели терпение. В порыве чувств мы улыбнулись друг другу, а доктор, прихрамывая, добрел до лавочки, с которой открывался чудесный вид на море. Он положил подле себя ножницы и соломенную шляпу, тяжело вздохнул и начал свой рассказ:
– Когда меня вызвали для осмотра тела Клода Монпансье, я был уже немолод. Кажется, это случилось в семидесятых…
– В семьдесят третьем, – подсказал Годфри.
Старик кивнул:
– Время не щадит воспоминания, но некоторые сцены представляются мне так ясно и отчетливо, словно все это было вчера. Человек забывает даты, но не эмоции. Сердце мое обливалось кровью при виде столь приятного молодого человека, добровольно расставшегося с жизнью. Я рад, что вскоре вышел в отставку: с тех пор немало несчастных наложило на себя руки, после того как колесо фортуны сыграло с ними злую шутку.
– Расскажите о татуировке, – попросила Ирен.
– Она была у него слева, над сердцем. Странно, что он решил наколоть ее именно там.
– Свежая? – осведомился Годфри.
Доктор склонил белую как снег голову. Под редеющими волосами проглядывали старческие пятна, усыпавшие, словно крошечные песчинки, его лицо и ладони.
– Сомневаюсь. Свежая татуировка яркая, а та совсем потускнела и почти слилась с кожей. Признаться, татуировка на теле человека, занимающего столь высокое положение в обществе, сама по себе поразительна!
– Были ли на трупе следы насилия?
Старик поймал пристальный взгляд примадонны:
– Вот почему я дал вам красную розу, мадам. Вам не страшны никакие препоны, и даже сама смерть. При взгляде на его тело не оставалось никаких сомнений, что несчастный совершил самоубийство. Веревка была туго затянута вокруг шеи, шея сломана, на икрах синяки, на голенях – следы от ушибов.
Луиза всхлипнула и закрыла лицо руками.
– Были ли на теле какие-нибудь другие отметины? – бестрепетно поинтересовалась Ирен.
– Другие, мадам? Только синяк у основания черепа, в том месте, где затянулся узел, а еще ссадины на запястьях. Возможно, в последний момент бедолага попытался высвободиться и поцарапался о накрахмаленные манжеты.
Ирен глубоко вдохнула аромат алой розы, словно хотела наполнить свои мысли благоуханием.
– Запястья. Этого я и боялась. Возможно, кто-то связал ему руки, а затем освободил.
– Связал? Но зачем? Как он…
– Действительно – как? А в карманах у него ничего не нашли? Ни монет, ни карт, ни прочих личных вещей?
– Даже табака, мадам.
– Тогда как же вы его опознали? – недоумевала я.
– Это было нелегко, – ответил доктор с грустной улыбкой. – О смерти его писали в газетах, сопровождая некролог описанием внешности. Но никто не откликнулся. Его уже собирались хоронить в могиле для бедняков, как вдруг в мой кабинет пришел индиец, работавший на одном из портовых кораблей. Он принес записку, в которой значилось, что умершего звали Клодом Монпансье, и родом он был из Парижа. Полиции удалось разыскать его брата.
– Но его все равно похоронили в общей могиле, – пробормотала Луиза. – Дядя и слышать ничего не хотел о том, чтобы перевезти тело в Париж. Тогда мы с тетушкой решили поехать в Монте-Карло, но он не позволил нам проводить отца в последний путь.
– На это не было времени, дитя мое. Здешний воздух не позволяет слишком долго хранить тела умерших.
– Вы знаете, где его могила? – спросил американец.
Старик покачал головой:
– Нет. Похороны состоялись без меня. Я могу лишь поделиться с вами воспоминаниями о смерти несчастного.
– И они нам очень пригодятся, доктор. – Ирен взяла его за руку. – Записка была анонимной?
– Именно так.
– А индиец?
– Исчез. Он вообще был не очень приветлив, да к тому же весьма неопрятен. По-моему, он почти не понимал по-английски.
Попрощавшись с добрым доктором, мы прошли сквозь сад и остановились у каменного коттеджа. Нас уже ждал экипаж, готовый отправиться в Монте-Карло по извилистой горной дороге. В эту минуту даже солнце Лазурного Берега не могло согреть нас, содрогавшихся при мысли о преждевременной и удручающей кончине Клода Монпансье.
Мы сели в экипаж. Стороннему наблюдателю наша компания наверняка показалась бы несколько эксцентричной: Луиза прикрепила розу к поясу, я – к лацкану; Ирен своим цветком украсила прическу, что было ей очень к лицу, придавая примадонне несколько щеголеватый, кокетливый вид.
Я и по сей день помню возвращение в Монте: солнце припекало голову сквозь шляпку, справа мерцало сапфировое море, а слева вздымалось изрезанное предгорьями побережье.
– Кому-то он был небезразличен, – сказала вдруг Ирен и улыбнулась Луизе, оторвав взгляд от морского пейзажа. – Ведь нашлись люди, которые помогли властям опознать вашего отца. Уверена, они сделали это из добрых побуждений, но допустили ошибку. Первую, но далеко не последнюю.
– Кто – они? – спросила я подругу, когда мы вернулись в «Отель де Пари» и расселись в гостиной номера Нортонов. – Кто допустил ошибку?
– Не знаю. А ты?
– Нет, конечно. Я вообще не уверена, что «они» существуют. Как, впрочем, и ты.
– Пути их неисповедимы, дорогая Нелл. Господни – тоже, но в Его существование ты охотно веришь.
– Не пытайся отвлечь меня болтовней о Боге. Если тебе что-то известно об этих загадочных событиях, будь так добра, поделись с нами. От этого может зависеть счастье Луизы.
– Я по-прежнему в раздумьях.
Переодевшись в домашнее платье и тапочки, Ирен прилегла на кушетку. Подруга предпочитала избегать парадной одежды, когда представлялась такая возможность. Из маленького столика она достала египетскую папиросу, вставила в перламутровый мундштук, приобретенный в Париже, и закурила. Дым тотчас окутал ее лицо голубой вуалью. Ирен продолжала: