Ирен довольно улыбнулась, натягивая лайковые перчатки цвета шампанского, и упорхнула в прихожую, взмахнув кружевными оборками платья. Сегодня наряд моей подруги представлял собой лилово-кремовую симфонию, начинавшуюся светлыми лайковыми сапожками и завершавшуюся кружевным зонтиком от солнца, который покоился на плече.
– Куда важнее сохранять хорошее настроение в мрачном месте, нежели на цыганском карнавале, – заявила примадонна.
– А открывать зонт в помещении – плохая примета, – поддела я.
– Да разве же это зонт? Это зонтик! Зонты всегда большие и черные, как жуки; ничего общего с изящным и безобидным зонтиком. К тому же от него все равно никакого толку.
И все же она послушно закрыла зонтик и оперлась, как на трость, на его ручку из слоновой кости. Казанова одобрительно присвистнул из гостиной.
– Самый лакомый кусочек под парижскими небесами, клянусь, – восхитился Годфри, галопом преодолев узкую лестницу.
Он наклонился к жене, соперничая за право прикоснуться к ее щеке с примулами, красовавшимися на шляпе:
– Ну что, в морг?
Я постаралась сохранить нейтральное выражение лица. Годфри кивнул, надел блестящую касторовую шляпу и вышел вслед за нами на улицу, озаренную солнечными лучами уходящего лета.
По извилистой дорожке мы добрались до кареты, ждавшей нас во главе с кучером по имени Андре. Слышались пронзительные трели птиц и шелест листвы тополей, раскачиваемых ветром из стороны в сторону. По сравнению с лондонской обстановкой, все в этом славном краю казалось уж слишком, чересчур пасторальным – от соломенной крыши коттеджа за нашей спиной (я мельком взглянула на окно Казановы: старый попрошайка прижался к прутьям своей клетки, спасаясь от Люцифера, чей хвост отбрасывал на подоконник пушистую тень) до чудесного вида на поля и солнечный горизонт.
– Вот скажите, – промолвила я, – стоит ли покидать столь живописный край ради какого-то бесполезного расследования гибели никому не известного моряка? Вы хоть представляете, сколько утопленников каждый год находят в Сене?
– Нет, дорогая, – признала Ирен. – А ты?
– Куда мне. Быть может, не один десяток.
– Я бы сказал, не одну сотню, – поправил Годфри, усаживая нас в карету.
– И все они наверняка покоятся в морге, ожидая, что их тела востребуют родственники, – добавила я.
– Нам-то требуется разве что истина, – утешила меня Ирен, когда наша карета загрохотала по изрытой деревенской дороге. – Мы принимаем искреннее участие в судьбе одной из несчастных жертв – что же здесь необычного? Кстати, ты точно не хочешь представиться его родственницей? Подумай, ведь это прекрасный шанс проявить свой актерский талант: убитая горем сестра или кузина изо всех сил сдерживает подступающие к горлу слезы!
– Ирен, прекрати! – взмолилась я. – Боюсь, мне придется сдерживать иную столь же неподобающую реакцию.
Тем временем Годфри выглянул в окно и громко присвистнул.
Даже мне пришлось признать, что Париж удивительно красив под покровом голубого неба, подернутого легкими облачками. Светлый фасад храма Сакре-Кёр высился над окрестностями Монмартра, а чуть дальше полуденную дымку горизонта прорез́али исполинские башни Нотр-Дама.
Под мерное цоканье копыт лошади, что несла нас по выложенной булыжником дороге, мы подъехали к великолепному собору – серой каменной горе под малахитовым куполом, возвышавшейся там, где начинался остров Сите, по форме напоминавший лодку. Кусочек суши, на котором когда-то возник Старый Париж, украшали арки старинных и новых мостов, соединявших берега извилистой Сены.
Свернув на левый берег, лошадь покорно протрусила мимо книжных палаток и вывезла нас на западную оконечность острова, где обнажал свои древние кровавые бастионы Дворец правосудия. Тонкий шпиль часовни Сент-Шапель, вздымавшийся над ним, походил на белое перо, воткнутое в засаленную шляпу. Чуть дальше виднелись верхушки дымоходов Отель-Дьё де Пари, напоминавшие ржавые копья, купающиеся в лучах ласкового утреннего солнца.
Несмотря на греческого вида портик с фронтоном и колоннами, морг представлял собой грубую каменную постройку неизвестного архитектора, примостившуюся на берегу Сены, словно старый голодный пес. Река здесь пахла столь же дурно, сколь и на другом конце острова, где недавно рыбаки вытащили утопленника.
В эту мрачную минуту мы все придвинулись к окнам кареты, чтобы лучше рассмотреть омерзительную постройку.
– Разумеется, морг не всегда находился здесь, – сказал Годфри и одарил меня утешительной улыбкой. – И уж точно тут не лежали жертвы эпохи террора [15] – их размещали в тюрьме Большой Шатле, которую снесли в начале века. Позже функции покойницкой выполняло здание на правом берегу, поближе к Лувру, а затем, что вполне логично, морг перевели в бывшую мясницкую лавку, что на левом берегу. Нынешнее здание, если верить истории Парижа, является уже третьим адресом парижского морга.
– Понятно, что по доброй воле здесь никто не поселится. – Я смерила мрачный фасад неодобрительным взглядом.
– Живые – вряд ли. – Ирен жадно уставилась на унылое почерневшее здание, будто скупец на золотые луидоры. – Ну что, присоединимся к здешним обитателям?
Мы все время оставались в тени, отбрасываемой пологими крышами семиэтажных домов, которыми парижане застроили остров, но Ирен по-прежнему не расставалась с зонтиком. Слева от нас по Сене проплывали баржи и взмывали ввысь гидропланы – излюбленные развлечения туристов. Набережная представляла собой широкую дорогу, выложенную камнем и упиравшуюся в лестницу, что вела на засаженные деревьями бульвары. Вдоль реки царило оживление: тут и там гуляли прохожие, дремали бродяги, а бедные женщины стирали белье, развешивая его прямо на лестничных перилах.
Однако в том месте, где стоял морг, праздничная атмосфера рассеивалась как дым – лишь мертвая тишина и густые тени витали над темной водой. С узкого коротенького моста, ведшего к воротам, было видно, как рабочие тянут на буксире широкую баржу и, пришвартовав ее возле здания морга, на носилках тащат покойников внутрь.
– Сомневаюсь, что это и есть райские врата, – пошутила Ирен. – Пойдемте скорее. Век бы не видела это жуткое место.
Годфри, который всю дорогу сдержанно молчал – следует отдать должное его безупречному воспитанию, – в морге оказал нам неоценимую поддержку. Он легко затмевал тамошних служителей по части красноречия и национальной любви французов к жарким спорам и бюрократической волоките. Достав кипу документов, перевязанных тесьмой и скрепленных восковой печатью с невнятной символикой, он помахал бумагами перед смотрителями морга, что встретили нас на входе. У всех троих к форме было приколото несколько разных значков; смотрители презрительно улыбались. Вскоре между ними и Годфри вспыхнул бесконечный поединок жестов.
Наконец нас пропустили, и, миновав ворота, мы прошли через множество мрачных помещений, каждое из которых напоминало склеп. Годфри повернулся ко мне, вспомнив, что, в то время как Ирен успешно преодолевала языковой барьер, я о него лишь спотыкалась.