Они расступились, освобождая проход, будто Красное море перед Моисеем. А я, как доверчивый израильтянин, покорно пошла за подругой.
Когда мы вернулись в гардеробную, Ирен не проронила ни слова. Она позволила помощнице переодеть себя, после чего мы сели в карету, загромоздив сиденье напротив коробкой с платьем, и с грохотом отправились домой в деревенскую глушь. Только тогда Ирен наконец заговорила.
– Полторы тысячи, Нелл, – произнесла она с содроганием. – Полторы тысячи молодых женщин работают без передышки, пока из пальцев не потечет кровь, а глаза не перестанут видеть. Это безнадежно. Убийца мог пройти между ними с алым знаменем в руках, и они бы его не заметили.
– Возможно, причина убийства – зависть? – предположила я.
– Ты имеешь в виду, что эта бедняжка лучше всех вышивала?
– Работниц так много, а получают они так мало. Малейшего превосходства достаточно, чтобы вселить зависть.
Ирен устало кивнула. Она откинулась назад, на черную кожаную спинку сиденья. Перья на ее шляпке дрожали в такт металлическому стуку колес о булыжники городских мостовых и камни деревенской дороги.
– Полторы тысячи. Интересно, хорошо ли им платят? Вряд ли, – ответила Ирен сама себе. – И все же… – Она выпрямилась. – Когда расследуешь убийство, нельзя ограничиваться лишь определенным кругом подозреваемых. И нужно обращать внимание на то, что само бросается в глаза.
– Ты станешь заниматься убийством девушки?
– Очевидно, это все, чем я сейчас могу заниматься. К тому же я обязана бедняжке, ведь всего несколько часов назад она работала над моим новым платьем. – Ирен почти что с ненавистью посмотрела на огромную коробку, которая лежала напротив нас.
– Как ты думаешь, месье Ворт заплатит тебе за расследование?
– Посмотрим, – ответила Ирен рассеянно. – Сейчас мне необходимо как следует занять себя, – добавила она с ожесточением.
Я понимала, что на самом деле Ирен не хочется заниматься ни убийством в модном доме Ворта, ни откровениями королевы. Эти события только напомнили ей о том, что жизнь в любой момент может показать свое уродливое лицо любому, кто не готов к испытаниям, и что многие из нас совершенно беспомощны перед лицом судьбы и случая.
А моей подруге, Ирен Адлер Нортон, вовсе не нравилось чувствовать себя беспомощной.
Мы вернулись домой на закате. Клетка с попугаем Казановой была накрыта платком, кот играл в саду с мангустом Мессалиной. Горничная Софи ушла в церковь – эти католики предпочитают вечерние службы, видимо, чтобы сжечь как можно больше воска.
Годфри сидел в глубоком кресле возле камина с бокалом бренди в руке. На его задумчивом лице застыло напряженное выражение. Не будь он настолько хорош собой, я бы подумала, что он похож на мистера Рочестера из романа «Джейн Эйр».
– Однажды меня не окажется рядом с вами, – сказала я, едва переступив порог, – и все развалится. Чем, скажите на милость, мы будем ужинать?
– Софи оставила холодный киш [8] , – ответил Годфри.
– Киш и сам по себе отвратителен, а уж холодный… – Никаких слов не хватало, чтобы выразить мое возмущение. – Тут даже француз взбунтуется.
Я подошла к клетке с Казановой. Хоть меня и раздражали его разглагольствования, но я никогда не заставляла его замолчать раньше десяти часов вечера.
Годфри вяло поднял руку:
– Оставь клетку накрытой. Птичий бред мешает мне думать.
Я была потрясена. Значит, это Годфри накрыл клетку? До сих пор я сохраняла за собой право следить за птицей и ревностно оберегала его.
– Люцифер дерется во дворе с Месси, – сухо заметила я, – нужно их разнять, пока они не поранили друг друга.
Как правило, Годфри всегда сам занимался домашними делами во дворе. По правде говоря, раньше он грудью бросался на нашу защиту, если на улице что-нибудь шло не так. Но в этот раз он даже не пошевелился:
– Кот хотел примоститься у меня на коленях, но я решил, что ему лучше подойдет более подвижная добыча.
Я взглянула на Ирен. Она сняла шляпку и тихо, как кошка, подошла к Годфри. Я услышала, как Андре поставил коробку с платьем на пол в холле. Но Ирен забыла о шедевре Ворта.
Она присела рядом с Годфри и положила руку на круглую спинку его кресла:
– Что случилось, дорогой?
Он взглянул на нее, как бы возвращаясь к реальности:
– Сегодня мне сделали одно совершенно неприличное предложение. И будь я проклят, если представляю, что с этим делать.
– Вот как? Предложение связано с танцовщицами канкана из «Мулен Руж»?
– Ах, если бы! – с чувством ответил Годфри. Он поднял взгляд и увидел, что я собираюсь выйти из комнаты. – Останься, Нелл. Это дело касается и тебя.
– Меня? Уверена, что не имею к нему никакого отношения.
Мой ответ, как обычно, позабавил его.
– Ты всегда так уверена во всем, – улыбнулся он. – И чаще всего именно в тех случаях, когда почти ничего не знаешь о ситуации. Как ты можешь что-либо утверждать, если даже не представляешь себе, о чем идет речь?
– Потому что все и так ясно. Ты сам не свой. Даже Ирен ошеломлена. А я не хочу, чтобы меня втягивали в какую бы то ни было путаницу, которая, очевидно, относится лично к тебе, точнее, к вам двоим.
Он снова улыбнулся:
– Ошеломлена? Это ты про Ирен? Ну-ка, милая женушка, подойди ближе к свету, чтобы я смог разглядеть столь невиданное явление, – попросил он ее.
Моя подруга обрадовалась, что муж обратил на нее внимание. Она подошла к камину и даже кокетливо покрутилась, словно хотела лучше продемонстрировать свои эмоции.
Я была готова топать ногами от возмущения:
– Ох, вы оба отлично знаете, что я имею в виду! Что-то произошло, и, боюсь, меня это не касается!
– Касается, Нелл. – Годфри встал и жестом попросил меня сесть. Затем он повернулся к Ирен: – Хорошо ли прошел твой визит к портному?
Она засмеялась:
– Только представь лицо месье Ворта, Нелл, если бы он услышал, что Годфри назвал его портным! Нет, дорогой, визит к портному прошел плохо. Для меня сшили божественно красивое платье, за которое, мне, возможно, даже не придется платить. А потом мы занимались расследованием убийства швеи, одной из полутора тысяч, которые работают на модный дом Ворта.
Теперь ошеломленным выглядел Годфри:
– Ты, конечно, шутишь?
Ирен печально покачала головой:
– К сожалению, нет. После этого я уже не могла радоваться платью. Но что же приключилось с тобой? Явно стряслось что-то неладное.