Мне почудился отдаленный звон хрустальных подвесок лампы-черепа и звяканье монет в кошельке цыганки. Вот сзади подкрадываются шаги… Ах да, это же Годфри. А вот кто-то бормочет странные слова на неизвестном языке, и на глиняный язык ложится бумажный свиток, будто облатка в рот католика…
Ох, мое воображение чересчур разыгралось! И зачем только здесь, рядом с Годфри, нахожусь я? По этим жутким мостовым должна идти Ирен с ее холодной головой и стальным револьвером. Она смогла бы защитить и себя, и Годфри. И меня заодно!
Ирен просто посмеялась бы над моими фантазиями. И Годфри тоже, и тот джентльмен, который ведет нас сюда. Я и сама посмеюсь, когда окажусь дома, в безопасности и уюте, когда Люцифер свернется у меня на коленях, Мессалина будет охранять наш дворик, а Казанова топтаться по жердочке в гостиной, бормоча Бодлера…
Но тут я действительно услышала шаги.
Раз-два-три-четыре-пять,
Дух британки здесь опять.
Ты боишься или нет,
Съем тебя я на обед [15] .
Что это? Воображение? Фантазия? Ночной кошмар?
Но шаги приближались. Даже наш провожатый замер на месте, жестом призывая нас остановиться.
Мы втроем притаились возле двери какого-то дома. Годфри так сильно сжал мою руку, что мне казалось, он никогда ее не отпустит. Он поднял трость. На тускло освещенной мостовой я увидела неясный силуэт.
И снова послышались шаги. Медленные, тяжелые. Раз. Два. Три. Четыре. Пять… Один за другим, все громче и громче. На темно-серый холст улицы упала черная как смоль тень.
Она доходила до четвертого этажа, эта тень, но того, кто ее отбрасывал, видно не было. Я услышала грохот цепей, хотя понимала, что это не призрак Марли из «Рождественской песни» Диккенса. Призрак, который приближался к нам, не знал Рождества. Шесть. Семь. Восемь шагов. Все громче и громче. Прозвучал стон. Полный ужаса, страдания и разочарования стон существа, которое томилось в заточении слишком долго – недели, месяцы, годы, целую вечность. Девять. Десять. Мое сердце билось в такт шагам, так медленно, что еще немного, и оно остановилось бы. Тогда, к своей радости, я никогда не увидела бы это чудовище.
Одиннадцать. Двенадцать. Столько было апостолов. Тринадцать. Это к несчастью.
Хозяин тени повернул в наш переулок. Я посмотрела наверх. Вместо лица я увидела пустой гладкий овал, как у кукольной болванки. Не было ни носа, ни рта, только грубые очертания, которые ничего не выражали. Но был звук. Низкий, приглушенный стон, полный злобы и безнадежности. У чудовища были огромные ноги, которыми он неловко переступал, как марионетка. Четырнадцать. Пятнадцать. Шестнадцать. Он шел прямо на нас. Кошмарный сон стал явью и вот-вот смоет нас ледяной волной с лица земли. Голем. Я видела его, слышала и верила в то, что он действительно существует. В тот момент вера пришла даже прежде страха. И тут я услышала скрежет металла: это был кинжал Годфри. На огромный, механически двигающийся силуэт упала тоненькая черная тень от лезвия.
Но Годфри замешкался. И Голем, сотрясая землю, прошел мимо нас. Он превратился в воспоминание, в сомнения, попытки рационально объяснить случившееся, в дрожь и рыдания от пережитого.
– Все в порядке, Нелл, – снова и снова повторял Годфри, словно пытаясь убедить в этом себя самого. – Все в порядке.
Лондон, сентябрь 1888 года
Мой друг Шерлок Холмс просматривал объявления о розыске пропавших людей.
– Ба! У преступников сегодня выходной, – сказал он и бросил «Дейли телеграф» на скамейку для ног. – В Лондоне не осталось ни одного злодея. И с каждым часом моя жизнь становится все более унылой. Это опасно для меня!
– А как насчет свирепых убийств в Уайтчепеле? – спокойно спросил я. Теперь я был женат, жил в собственном доме, и приступы отчаяния, которые случались у Холмса, уже не выбивали меня из колеи, ведь в любой момент я мог вернуться в мирное гнездышко в Паддингтоне, к своей дорогой жене Мэри.
Холмс быстро подошел к окну и мрачно посмотрел на улицу. Он напоминал мне мальчишку, которого не пускают гулять, и он мается от безделья, не зная, чем себя занять.
– Вы же знаете, что я думаю об этих печальных событиях, Уотсон. Потрошитель из Уайтчепела – скорее всего, просто разочарованный неудачник, который пытался привлечь к себе внимание.
– Ему это, несомненно, удалось. – Я равнодушно разглядывал последние нашумевшие отчеты в «Иллюстрированных полицейских новостях». У врачей откровенные изображения анатомических подробностей трепета не вызывают. – Полиция не выяснила метод убийства, и вас это, конечно, заинтриговало. Тут вполне подойдет слово «резня». В Афганистане я такого навидался достаточно, Господь тому свидетель. Однако этот Потрошитель, очевидно, владеет основными навыками хирурга. Кем он мог быть, дайте-ка подумать… Учеником хирурга, или, может быть, цирюльником…
– Ну, так вы до Суинни Тодда доберетесь, Уотсон, – усмехнулся Холмс, услышав мои неуклюжие предположения. Но я заметил, что в его пепельно-серых глазах загорелся огонек.
Мой друг вздохнул и опустил занавеску обратно. Значит, за окном не было ничего обнадеживающего и никто не спешил по Бейкер-стрит, чтобы молить его о помощи.
– Меня недавно попросили поразмыслить над одним незначительным вопросом, – добавил он, продолжая смотреть в окно на туманный город. – Проблема настолько ничтожна, что если бы мне не требовалось хоть как-то развлечь себя, я не стал бы тратить на нее время.
– Прекрасно! – сказал я, раскуривая трубку. Я размеренно выпускал струйки дыма, словно почтовый поезд. Такая монотонность приводила Холмса с его порывистым нравом к внезапным открытиям. Он терпеть не мог, когда дни проходили ровно и спокойно, но если в мерном течении жизни неожиданно появлялись сбои, он словно расцветал. Его ум был похож на капли воды, с шипением падающие на горячую сковороду. Он постоянно разражался новыми, смелыми идеями.
– Придется поехать за границу, – небрежно заметил Холмс.
– Что? – Хотя мой друг время от времени бывал за границей, он никогда не приглашал меня поехать с ним. А сейчас шансов у меня было и того меньше, ведь я женился, причем совсем недавно.
Холмс оценивающе посмотрел на меня исподлобья:
– Дельце это небольшое, но довольно запутанное. Вы же читаете газеты, Уотсон. Вы не замечали ничего странного на континенте в последнее время?
– Что ж… – Я расправил газету и глубоко затянулся. Может быть, моя неторопливость научит Холмса терпению. – Мне показалось любопытным разоблачение кубинских фальшивомонетчиков.
Великий сыщик презрительно махнул своей длинной костлявой рукой.
– Ближе к дому, Уотсон, – бросил он, даже не повернувшись ко мне.