– И мне тоже? Мистер Холмс может вести наблюдение за домом доктора, а меня он видел.
– Но при таких обстоятельствах, что вряд ли обратил на тебя внимание.
– Я думала, что он великий детектив. Как он мог не обратить на меня внимания? – удивилась я.
– Ирен говорила, что он слаб по женской части.
– Неужели? Вот уж пальцем в небо.
Годфри улыбнулся:
– Не в том смысле, как обычно понимают эту фразу. По мнению Ирен, его ошибка состоит в том, что он мало интересуется женщинами и вечно недооценивает их значение и ум. Благодаря чему женщины в определенном смысле могут оставаться для него незаметными.
– Как выяснилось, он вполне способен заметить Ирен и найти ее на заполненной людьми террасе «Отеля де Пари» в Монте-Карло.
Его улыбка поблекла:
– Допустим, но это же Ирен. Она всегда на виду, если только не принимает специальные меры, чтобы затеряться. Вот номер сорок четыре.
Любой, кто жил в Лондоне, прекрасно знает, что Гросвенор числится среди самых благородных площадей города. Наш кэб проехал мимо внушительной каменной ограды. Фрагмент античной статуи выглядывал из подстриженной зелени лужайки, уже несколько поблекшей к середине лета.
– По правде сказать, Годфри, – произнесла я, обводя взглядом пустые глазницы окон огромного дома, – мне неловко снова появляться в этой семье. Я всего лишь маленькое пятнышко в их воспоминаниях…
– К счастью, нельзя того же сказать об их сыне и брате, – произнес он твердым голосом, вылезая из кэба, чтобы помочь мне, а потом расплатиться с кучером. – И нас уже ждут.
Я вздохнула:
– Полагаю, это мой долг.
– Конечно. – Он продел мою руку под свой локоть. – Однако куда увлекательнее считать его приключением.
Адвокат использовал яркое, хоть и банальное слово, которое живо напомнило мне о Квентине. Как я смогу сказать человеку, который пережил немыслимые испытания в Индии и Афганистане, что я испугалась его собственной семьи? Хотя мне вряд ли предстоит снова увидеть Квентина Стенхоупа. И все же, пока я шла по длинной чопорной дорожке к длинному чопорному фасаду дома, я будто возвращалась в когда-то милое мне прошлое, которое теперь, казалось, совершенно недосягаемо. Я была никем для этих людей: просто связующее звено между нашей общей историей и их потерянным членом семьи.
Нам открыл безукоризненно несговорчивый дворецкий. Я почувствовала себя парой галош, которую неосторожно забыли на лестнице. У Годфри быстро отобрали котелок, трость и перчатки; дама, по крайней мере, могла в помещении оставить при себе броню аксессуаров – шляпку и перчатки.
Затем нас провели в приемную, заполненную незнакомыми людьми.
– Пожалуйста, входите! – воскликнула хорошенькая юная девушка в лютиково-желтом муслиновом платье для чая, поднимаясь, чтобы пригласить нас внутрь, потому что мы вежливо застыли на пороге. – Ну, мисс Хаксли, вы выросли такой умницей!
Ее слова поразили меня, но она сама удивила меня еще больше.
– А вы… просто выросли! Мисс Аллегра? – то ли спросила, то ли воскликнула я. – Теперь, наверное, мисс Тёрнпенни.
– Нет, я по-прежнему Аллегра, – произнесло обворожительное создание, со смехом беря мои руки в свои. – Но что случилось с юбками мышино-серого цвета и кремовыми хлопковыми английскими блузами мисс Хаксли?
– Я… изменилась, – сказала я. – И вы тоже.
– Но вы по-прежнему мисс Хаксли? – спросила дерзкая молодая особа, разглядывая Годфри с интересом, несвойственным хорошо воспитанным девушкам.
– Верно, – торопливо подтвердила я. – Тут никаких сюрпризов. Позвольте представить мистера Годфри Нортона, адвоката, который держит практику в Париже. Он тоже в курсе тех новостей, которые я пришла вам сообщить. – По крайней мере, здесь мы могли использовать наши настоящие имена.
– Тогда вы должны познакомиться с остальными.
Моя бывшая воспитанница повернулась, чтобы представить нам несколько дам среднего возраста, сидевших за ней: тетю миссис Уотерстон, свою мать миссис Кодуэлл Тёрнпенни, которая сильно поседела со времен моей жизни в доме на Беркли-сквер, и другую тетю миссис Комптон. Я с радостью поняла, что эти три женщины – старшие сестры Квентина Стенхоупа. Глядя в их благородные, омраченные заботой лица, я спрашивала себя, что же мне на самом деле рассказать о судьбе их дорогого брата.
Мы расселись и занялись чаем с выпечкой, которая была представлена в самом большом разнообразии. Годфри воспринимал внимание, которое ему оказывали женщины, с очень спокойным изяществом. После того как он отказался от предложенных сэндвичей с огурцом, светское общение умерло естественной смертью.
– Так замечательно, что вы нас навестили, мисс Хаксли, – наконец рискнула произнести миссис Тёрнпенни поверх своей чашки чая. – Вы ни на день не состарились. – Если честно, я не могла сказать того же о ней, поэтому промолчала, внимательно слушая. – А теперь, пожалуйста, расскажите нам, что вы знаете о Квентине.
– Возможно, – вмешался Годфри, мгновенно завладев их вниманием, потому что был не только красивым мужчиной, но и деловым человеком, – будет лучше, если сначала вы нам расскажете, что вам известно.
Глаза дам, сплошь светлых акварельно-серых и голубых оттенков, осторожно обменялись взглядами, будто совещаясь между собой. Я представила семейный портрет сестер в виде трех граций – возможно, его мог бы написать художник Джон Сингер Сарджент, родившийся во Флоренции американец, который в своей лондонской студии изображал позирующих ему женщин поразительно трепещущими бледными красками. Затем я представила на картине их брата и любимого дядю, каким мы его первый раз увидели в Париже, – бородатого, загорелого, в лохмотьях, больного… Нет. Квентин Стенхоуп, каким он был теперь, больше подходил в качестве объекта для одного из тех богемных парижских живописцев – Альфонса Мухи или Жиля Шере.
Миссис Тёрнпенни заговорила:
– Я вдова. Да, моя дорогая, – объяснила она, глядя на меня, – полковник Тёрнпенни погиб в Афганистане. Не в Майванде, но, по иронии судьбы, в победоносной битве, которая за ним последовала.
– Мне очень жаль, – пробормотала я.
– Наша престарелая мать тоже вдова, – добавила миссис Тёрнпенни. – Она наверху, в своих покоях. Мы не хотели лишний раз ее расстраивать. Мы знали, что Квентин был ранен при Майванде и что он попал в списки пропавших без вести или погибших. Позже армейское командование заявило, что он жив, и действительно мы наконец получили письмо, написанное нетвердой рукой, но почерк явно принадлежал нашему дорогому брату. Поэтому мы ждали, что вскоре он поправится и вернется домой.
– Но он не появился! – вмешалась Аллегра с горечью разочарованного ребенка. – Дядя Квентин так и не вернулся. Остальные отказались от него, да и бабушке проще считать его мертвым, раз мы не получили от него ни слова, ни знака, но я по-прежнему не понимаю, почему он оставил нас. Вы знаете что-нибудь еще, мисс Хаксли? Вы расскажете нам о нем?