Шэнь согласился. Киган отвел его в комнату с четырьмя трубами. В одной находился маленький мальчик, впоследствии ставший известным как Дориан Слоун. Во второй находился Патрик Пирс, который и нашел трубы, как сказал Киган. В последней трубе была беременная женщина.
– Мы извлечем ее последней, и вы сделаете все, что в ваших силах, ради ее спасения, однако главный приоритет для вас – ребенок.
Шэнь еще ни разу в жизни не был так напуган. То, что произошло дальше, отпечаталось у него в памяти навечно. Он помнил, как держал ребенка, ее глаза… глаза Кейт Уорнер, сейчас смотревшие прямо на него. Невероятно.
* * *
Адам Шоу удивился рассказу Кейт. «Дело-то куда круче, чем я думал; да и она круче, чем я думал. Но я доставлю ее живой и невредимой, что бы ни случилось».
* * *
Наконец Кейт не выдержала:
– Может, хоть кто-то что-нибудь скажет?
– Да, – начал Янус. – Я бы хотел пересмотреть свои предшествующие оценки. Теперь я верю, что вы действительно Омега. И… это кое-что меняет. Начать хотя бы с моего понимания работы Мартина. Я больше не думаю, что его записи были банальной хронологией. Это лишь половина дела. Шифр Мартина скрывает куда больше. Это путевая карта по исправлению человеческого генома – по корректировке проблем с геном Атлантиды, по созданию жизнеспособного гибрида человека и атланта, нового биологического вида, первым представителем которого являетесь вы. Последовательность Мартина начинается с введения гена Атлантиды – с Адама, затем отслеживает интерференции, пропущенную коррекцию в момент Потопа, последовавшие за этим Темные века… и кончается вами, Кейт, – индивидуумом со стабильным, функционирующим геном Атлантиды, благодаря трубе, спасшей вам жизнь, и экстраординарному появлению на свет. Но… на первый план выходит реальный, практический вопрос: что делать теперь? У нас есть исследования, мы поняли записи Мартина. Нужно найти лабораторию…
– Я не сказала еще кое-что, – перебила его Кейт. – Мартин являлся одним из основателей консорциума под названием «Преемственность». Это группа исследователей со всего мира. Они годами вели эксперименты, отыскивая лекарство. В Марбелье у Мартина была исследовательская площадка… – В голову ей пришла внезапная мысль. – Я работала в здании, экранированном свинцовыми пластинами. Проводила серию экспериментов, а Мартин периодически брал у меня образцы ДНК.
– Как вы думаете, он экспериментировал на вас или на подопытных? – поинтересовался доктор Чанг.
Теперь у Кейт не осталось ни капли сомнений.
– И то и другое. Мартин сказал мне, что считает меня ключом ко всему. Увидев шифр, Омегу… да, я поняла это. «Преемственность» располагает всеми его результатами. Я связывалась с ними.
На лице Дэвида отразился испытанный шок.
– Что такое? – спросила у него Кейт.
– Ничего, – тряхнул он головой и устремил взгляд на Чанга с Янусом. – Думаю, надо отправить «Преемственности» результаты наших исследований и обсудить все высказанные теории с ними.
– Я согласен, – доктор Янус вынул флешку из кармана.
Чанг кивнул.
Где-то близ острова Альборан
Средиземное море
Звонок в «Преемственность» оказался интригующим.
Кейт почувствовала, что наконец-то смогла понять эксперименты, частью которых являлась в Марбелье.
Годами «Преемственность» разрабатывала алгоритм под названием «Симфония генома». Принцип в том, что при генной терапии определенного генома или внедрении в него ретровируса алгоритм «Симфонии» способен предсказать экспрессию гена. Эти предсказания в сочетании со знаниями о том, где эндогенные ретровирусы атлантов погребены в нашем геноме, позволяют предсказать реакцию индивидуума на Чуму Атлантиды и оказанную ему терапию.
Исследования Чанга и Януса, выявившие изменения генома от двух вспышек чумы в начале и конце Средних веков, оказались недостающим фрагментом – во всяком случае, на это надеялась «Преемственность».
Кейт смотрела, как доктор Янус манипулирует компьютером, загружая данные исследований в «Симфонию». Он гений. Кейт еще не встречала его ровесников, так ловко управляющихся с компьютером.
– Что сейчас? – спросила она в спутниковый телефон, переключенный в режим громкой связи.
– Сейчас подождем, – ответил доктор Бреннер. – Алгоритм поработает и выдаст возможные варианты лечения. Затем мы испытаем их и будем уповать на везение. Если мы отыщем эффективную терапию, то сможем быстро запустить ее в массовое производство. Описывал ли Мартин наши генные импланты?
– Я с ними не знаком, – вставил доктор Янус.
– По сути, мы имплантируем подкожный биотехнологический прибор, проводящий каждому индивидууму персонализированную терапию. Импланты находятся на беспроводной связи с сервером в каждом из Районов Орхидеи.
Это откровение потрясло Кейт.
– Я думала, импланты – для слежения… А разве Орхидея не обеспечивает терапию?
– И да, и нет, – поспешно сказал Бреннер. – Импланты обеспечивают материальный контроль – то есть аппарат слежения, играющий жизненно важную роль. Поскольку человеческий геном довольно разнообразен, мы поняли, что каждую терапию необходимо чуточку индивидуализировать, подстроить…
Кейт кивнула. Самое передовое решение – имплантированный биотехнологический прибор, доставляющий каждому индивидуальное генетическое лечение. Это на десятилетия опередило все используемые методы. Жаль только, что для достижения такого прорыва потребовалась угроза Иммари и чумы.
– Если нужную терапию осуществляет имплант, тогда зачем вообще давать каждому Орхидею? – полюбопытствовал доктор Янус.
– По трем причинам. На ранних этапах мы обнаружили, что импланты не способны обеспечить действенную терапию для каждого. Имплант вырабатывает антивирусное средство из ферментов и белков в теле хозяина – по сути, выполняя сложную «кройку и шитье», чтобы создать необходимую терапию. Но с одним лишь имплантом процесс был действен примерно для восьмидесяти процентов носителей. Так что мы даем имплантам своеобразный вирусный шок – пресловутую глыбу вирусной глины, из которой они могут лепить терапию. Вот что находится в пилюлях Орхидеи – вирусный шок.
– Очень интересно… – Янус погрузился в глубокие раздумья.
– А другие причины есть? – поинтересовалась Кейт.
– О, да, – ответил Бреннер. – Я слишком увлекся научной подоплекой. Второй причиной была скорость. Мы знали, что новую терапию нужно будет развернуть быстро: о производстве нового лекарства не могло быть и речи, а это решение, разумеется, продуктивно. Мы понимали, что, по сути, получаем базовую терапию с возможностью тысяч микронастроек, которые будут вносить импланты, что заставит ее работать в масштабах планеты.
– А последняя причина?