Он выходит с площадки, и Сьюз садится в кресло леди Вайолет.
– Похищена, – произносит она трагическим тоном. – Похищена!
– Здорово! Тебе не кажется, что кринолин леди Вайолет сильно полнит? Ей хорошо бы что-то более облегающее. Надо, наверное, сказать костюмеру.
– Похищена! – с чувством возвещает Сьюз и смотрит в камеру, воздевая руки, словно перед зрительным залом на большой лондонской сцене. – Боже мой! Похищена! Неужели наши муки никогда не кончатся?
– Здесь все как настоящее. – Я провожу рукой по ряду фальшивых книжных корешков. – Какой шкафчик хорошенький! – Я дергаю дверцу; та не поддается. – Такое реалистичное, а ведь на самом деле бутафория. Вот эти капкейки, например. Как будто съедобные. Даже пахнут. Классно сделано.
– Может, они настоящие, – сомневается Сьюз.
– Нет, конечно. На площадке все бутафорское. Вот, смотри. – Я беру капкейк и уверенно кусаю.
Черт. И правда настоящий. Я стою с полным ртом бисквита и крема.
– Бекс! – Сьюз смотрит на меня в ужасе. – Это реквизит! Его нельзя есть!
– Я не нарочно!
Меня охватывает возмущение. Зачем они подсовывают на площадку настоящие пирожные? Это же против всех правил.
Я озираюсь; по-моему, никто меня пока не заметил. И что теперь делать? Нельзя же вернуть на тарелку откушенный капкейк.
– Все, продолжаем! – раздается зычный бас. – Освободите площадку!
Боже мой. Сейчас вернутся актеры, а я стою тут с ополовиненным реквизитом.
Может, не заметят?
Я выскакиваю с площадки, пряча руки за спиной, и скрываюсь в тени каменной колонны. Актеры устраиваются в креслах на площадке, все готовятся к очередному дублю.
– Минуточку! – На площадку выбегает девушка во всем черном и сверяется с картинкой на своем фотоаппарате. – А где еще одно пирожное?
Черт.
Актеры переглядываются растерянно, словно и не подозревали о присутствии капкейков на площадке.
– Пирожное? – наконец переспрашивает кавалер.
– Ну да! Должно быть шесть штук! – Девушка тычет пальцем в дисплей. – Куда оно делось?
– А я тут при чем? – открещивается кавалер. – Я их даже не видел.
– Видели!
– По-моему, там было пять, – вмешивается леди Вайолет.
– Нет уж, извините. – Девушка в черном стискивает зубы. – Если я говорю, что шесть, значит, шесть, и если вы не хотите переснимать заново все утренние дубли, незачем трогать реквизит.
– Я ничего не трогала! – оскорбляется леди Вайолет.
Придется признаваться. Давай, Бекки. На негнущихся ногах я делаю шаг к площадке.
– Прошу прощения. Вот он. Я случайно.
От протянутого на ладони наполовину съеденного пирожного отваливается кусок, и я нагибаюсь за ним, сгорая от стыда.
– Положить обратно? Можно повернуть откушенной стороной назад, будет незаметно.
Девушка в черном не верит своим глазам.
– Вы съели реквизит?
– Я не нарочно! Я думала, он бутафорский, вот и откусила, чтобы доказать…
– А я знала, что настоящий! – встревает Сьюз. – Я ей говорила. По бутафорскому видно, что искусственный.
– Не обязательно! Современные технологии чудеса творят.
– Ну не такие же…
– А может, оно и к лучшему? – вдруг осеняет меня. – Зачем им столько пирожных? Шесть на двоих – многовато, – доказываю я Энту. – Вы ведь не хотите выставить героев обжорами? Чтобы зритель думал: «Конечно, леди Вайолет вынуждена затягиваться в корсет – целыми днями пирожные лопать…»
– Довольно! – не выдерживает Энт и испепеляет взглядом Дона. – Уберите этих дамочек с площадки! Мне плевать, кто они такие, я запрещаю им здесь находиться!
Нас выставили? Мы со Сьюз потрясенно переглядываемся.
– Но мы ведь должны сниматься в массовке, – столбенеет Сьюз.
– Я совсем не хотела мешать, – тараторю я. – Я не собиралась есть пирожное. Я больше ничего не откушу.
– Энт, послушайте… – начинает Дон примирительно и, подбежав вплотную, что-то шепчет режиссеру на ухо.
Энт кидает на нас сердитые взгляды, но в конце концов бурчит раздраженно:
– Ладно. Пусть. У меня съемка стоит.
Вернувшийся Дон решительно ведет нас прочь от площадки.
– Нас пустят в массовку? – с тревогой спрашивает Сьюз.
– Конечно! – натянуто улыбаясь, отвечает Дон. – Все в порядке. Сейчас мы заглянем в костюмерный, а потом… На всякий случай советую во время съемок держаться в тени.
– То есть не заговаривать с режиссером, – расшифровывает Сьюз, – и не кусать реквизит.
Дон кивает.
– Да, примерно.
– Слышишь, Бекс? – подталкивает меня Сьюз. – Не разоряй декорации.
Ничего, ничего, я усвоила урок. Буду незаметной мышкой, тише воды ниже травы. Насколько позволит огненно-рыжий парик, зачерненные зубы, кринолин и корсет, в котором грудь становится… М-да. Я бы сказала, выдающейся. До неприличия.
Гримом меня за пять секунд намазывает девица, заткнувшая уши «айподом». Но я все равно сама себя бы не узнала! Теперь я чумазая, засаленная, морщинистая и довольно страшная. А Сьюз и вовсе превратили в старую каргу. На голове у нее черный сбившийся колтунами парик, во рту специальная пластинка, меняющая контуры щек, руки усеяны бородавками. Она припадает на одну ногу и, честное слово, выглядит самой настоящей пираткой. Мне хромать не нужно, зато, думаю, не повредит добавить старческой дрожи в руках. Или нервный тик. Такой, едва заметный.
Мы дожидаемся в соседнем помещении – остальные статисты просто сидят со скучающим видом или читают, а я расхаживаю туда-сюда, стараясь держать ухо востро. Единственный минус – я так и не поговорила ни с кем в костюмерной о работе. Рене Слаттери видно не было, а остальные там какие-то нервные. Когда я усомнилась насчет длины нижней юбки, костюмерша только рукой махнула: «Какая разница? Следующая!»
Какая разница? Как это «какая разница»?
Я все-таки успела спросить у нее, как она сюда устроилась, на что получила отповедь: «Всю жизнь была идиоткой, мечтавшей вставать в пять утра».
– Статисты! – В дверях вырастает второй помощник режиссера, Дино. – Статисты, на площадку!
О-о-о, это мы!
Мы шествуем гуськом через павильон, и внутри у меня снова закипают пузырьки шампанского. Мечта наяву! Я буду сниматься в кино! Декорация на этот раз гораздо просторнее предыдущей и представляет собой корабельную каюту. Статистов вместе со мной и Сьюз человек десять – все женщины – и, судя по обрывкам разговоров, сцена очень важная, ключевая. Ключевая сцена! Что если она станет бешено популярной, ее будут все время показывать по телевизору – а в ней я! Вдруг меня заметят? Я чувствую проблеск надежды. Нет, я никогда не думала об актерской карьере, но мало ли, может, у меня киногеничная внешность, а я и не подозреваю?