— Не забудьте сдачу, — и добавила нечто прелестное — сказала: — До скорого.
Мне пришлось простоять лишнюю секунду, глядя на нее, прежде чем я смог оторвать свои одеревеневшие ноги от пола.
* * *
Время близилось к двум, и мне было любопытно, появится ли Кларисса на этот раз. Никаких оснований думать, что не появится, не было, ведь на неделе она просунула под дверь записку (от руки), где чопорно, однако искренне извинялась и обещала, что мы возобновим наши встречи со следующей недели в обычное время. Я воспринял это как стандартное извинение, рассмотренное в пятнадцатой главе руководства для психотерапевтов: "Избегайте излишних подробностей частного характера". Но мысль о том, что бесстрастный мозгоправ крадется по лестнице и тайком пихает записку в просвет над порогом пациента, вряд ли пришлась бы по вкусу коллегиям, которые рассматривают такие дела. Впрочем, Кларисса еще студентка, ей позволительно вести себя по-студенчески.
В пятницу в два часа — ровно в тот момент, когда секундная стрелка воткнулась в середину двенадцати, — Кларисса постучала и толкнула дверь, которую я нарочно оставил приоткрытой. Она сказала:
— Извини, пожалуйста.
Кларисса — чемпион по извинениям.
— У тебя всё в порядке? — спросил я, выведывая информацию, мне и без того известную. Но мне хотелось, чтобы она сама всё рассказала.
— Да-да, — сказала она. — Я не могла найти... — Она чуть не сказала "няню", но спохватилась — это было бы чересчур откровенно — и посреди фразы вырулила на: — Я не смогла найти время, а связаться с тобой не удалось.
— Хочешь чего-нибудь попить? — предложил я.
— "Красный бык" у тебя есть?
"Красный бык" — сильнодействующая, настоянная на кофеине газировка, от которой взрослые мужчины превращаются в резонирующие виброфоны. В моих глазах напиться "Красного быка" — это помощнее, чем осушить бутылку виски. Несколько лет назад после своей первой бутылки "Красного быка" — она же оказалась и последней — я в позе стрелка улегся на полу в гостиной, распечатал колоду карт и стал раз за разом сам себе сдавать в покер. Я вычислил, что хорошая карта идет косяком, и если в одном замесе выпадет фулхаус, значит, не исключено, что будут и еще фулхаусы; а если пошла плохая карта, то в этом замесе только плохая карта и будет идти. Так что у меня в доме "Красный бык" под запретом — просто потому, что эта интермедия продлилась девять часов. Запрос Клариссы на кофеиновую дозаправку сигнализировал, что, если она собирается дотянуть до конца нашего сеанса, ей потребуется дружеское участие.
— У меня "Красного быка" нет, но я знаю, у кого есть.
Я извинился и отправился к Брайену и Филипе, несмотря на протестующее "ну что ты!" Клариссы. Заглянув в квартиру, я увидел распластавшего на диване Брайена — челюсть у него была опущена как крепостной мост. У меня не поднялась рука его будить. Я вернулся к себе и обнаружил, что Кларисса сидит на стуле и смотрит в пол. На ней была строгая розовая блузка, которая придавала ей пышущий вид, словно бы Норман Рокуэлл вздумал нарисовать "подружку месяца". Румянец на щеках лгал о ее настоящем возрасте. Лицевые углы ее были нежны — нечто розовое перетекало в другое розовое, и невзгоды, выпавшие ей на долю, никак не читались. Казалось, она твердо решила остаться невинной, отстать от жизни, несмотря на то что жизнь безжалостно тащит ее за собой. И все мои догадки подтвердились, потому что она подняла на меня глаза, попыталась сказать: "А как твои дела?" Кое-как выговорила это, но продолжить не смогла. Она снова уставилась в пол, и я пропал. Я сел. О, этого всего было довольно, чтобы я полюбил ее, ибо я не ошибся, я понимал ее каждую секунду и рвался на выручку. Мне даже не надо было знать, что конкретно ее мучает: ее голос сорвался, и я без труда истолковал это как знак первородной печали, которая носится в воздухе и в самые счастливые дни нашей жизни.
Кларисса не стала просить прощения за то, что ей изменил голос, и это означало, что на эти считаные мгновения между нами протянулась нить. Ее извинения были способом соблюдать дистанцию и формальности. Она повернулась к окну и подалась немного вперед, чтобы видеть тротуар. Я понял, что скоро расположусь так, чтобы видеть, на что она смотрит. Похоже, всё было в порядке, и с легким вздохом Кларисса повернулась ко мне.
— Иногда, — сказала она, — я чувствую, что побывала в раю, а потом меня снова отправили на Землю. Я видела, как всё должно быть, а теперь вижу жизнь, как она есть. — И опять отвернулась.
Я встал, скрестил руки на груди и прислонился к стенке. И увидел, как по улице идет иссиня-черноволосая женщина, держа за руку мальчика, которого я видел с ней в торговом центре, — и я подумал: зачем Клариссе, раз ей есть с кем оставить ребенка, нужно, чтобы они таскались за ней по ее рабочему маршруту? Слушая Клариссу и следя за бессюжетной драмой на улице, я заметил, как из-за угла вывернул черный "мерседес" и проехал мимо. Я это отметил, потому что за последнюю минуту видел его уже второй раз, и он явно шел на пониженной скорости. В этот раз, когда он проезжал мимо, черноволосая женщина его увидела и отступила на несколько шагов назад. Машина остановилась и дала задний ход. Кларисса увидела, что я смотрю в окно, и в испуге повернулась ко мне. Машина уже небрежно, наискось, стояла на улице. Водитель вышел из нее и, оставив дверцу открытой, направился к женщине с ребенком. Он был ухожен, как свежеподстриженный газон. Аккуратная бородка обрамляла лицо, седые короткие волосы окаймляли лысину. На нем был отлично сшитый темный костюм и снежно-белая рубашка для контраста. Я слышал, как он вопит и бранится. Он был крепко накручен и распускался прямо у нас на глазах.
Началась жуткая цепная реакция. Мужчина, на вид — Муссолини от "Армани", — бесновался всё сильнее, сложил руку клювом и принялся долбить им женщину, как рассерженный лебедь. Она пошатывалась от каждого тычка, но защищалась сердитыми и столь же громкими криками. Однако мужчина вышел из себя и пихнул ее чересчур сильно. Она запнулась и потеряла равновесие. Но поскольку она держала за руку мальчика, тот упал вместе с ней. После этого цепная реакция стала неуправляемой и захватила мою квартиру. Я ощутил толчок, который повалил мальчика на землю, почувствовал его ужас перед всем этим криком и насилием. Слетев по лестнице, я ринулся туда, за мною с криком бежала Кларисса, а в окошке Филипы заливался Тигр. Когда я перепрыгивал через три ступеньки за раз, включилось пресловутое замедленное движение, которое сопровождает панику и превращает секунды в минуты. Интересно, думал я в эти мгновения растянутого времени, почему я не могу шагнуть с бордюра, а лестница не представляет трудности? Почему бы не назвать поребрик ступенькой и не пойти себе дальше? Почему я рассматриваю электрический свет как количество, а не как степень? Потому что так написано на лампочке. И внезапно я понял: язык — вот мой пособник. Он мой враг. Язык позволял мне расфасовывать сходные явления по разным коробочкам, разделять их и табуировать. Время пришло в норму, когда я оказался внизу. Крик ребенка разорвал мои мысли; на меня навалились хаотические злые голоса, я услышал свое запаленное дыхание, повернулся и рванул в сторону газона.