– Визиточку передать не забудьте!

С тяжёлым сердцем Хрофт вернулся в квартиру.

– Что за скоморох? – спросил Асмуд.

Хрофт не вознаградил его ответом. Сели за стол.

– По-моему, я его где-то видел, – промолвил Джим. – Он не в Александринском театре играет?

Хрофт молча взял у него оставленную джентльменом визитку. На посеребрённом параллелограмме кручёными буквами было проставлено: «Анастасия Иннокентьевна Иртеньева-Кузьминская. Санкт-Петербург, 15-я Красноармейская ул., д. 23, кв. 30». Ниже стоял номер телефона.

– Кто такая? И какой Маргарите Николаевне мы должны это передать?

– У Булгакова была Маргарита Николаевна.

– Сам ты Булгаков! Маргарита Николаевна – это Ритка. Наша Ритка!

После разговора с джентльменом Хрофт сидел смурной и отягощённый думами.

– Как он в квартиру попал? Дверь закрыта была!

Отгадки не было. Джима незаметно сморил сон.

– По домам? – спросил Асмуд полушёпотом.

Хрофт отрицательно покачал копной вьющихся волос:

– Нет. Сколько времени? Утро? Тогда пошли к Ритке.

Письмо из загробного мира

Рита встала с тахты, где провела перед тем часа три, и вышла из своей комнаты. «Sha-ape of my hea-art!..» – блеял из сетчатых динамиков безутешный Стинг. Майор Семёнов на кухне ел бекон с кетчупом и смотрел матч «Динамо» – «Крылья Советов».

– Пар-ртач! – слышалось из-за двери. – Смотри, куда бьёшь! Маз-зила!

«Никто меня не любит, никому я не нужна», – подумала Рита, входя в ванную. Там она отвернула кран с холодной водой до отказа и подставила опухшее от слёз лицо под свинцовую струю. Вода остудила плоть, но угли в душе разгорелись с новой силой.

«Если никому не нужна, то не лучше ли в самом деле оборвать это никчёмное существование? С балкона – нет, ненадёжно. Взять лезвие от отцовского бритвенного станка и вскрыть артерию. Так вернее. Прямо здесь, под плеск воды…»

Рита потрогала у себя на шее вздрагивавший бугорок. Одно движение, и всё закончится. Одно движение…

Она завернула кран и вышла из ванной. В голове строчка за строчкой складывалась предсмертная записка.

– Дуб-бина! – буйствовал майор на кухне. – Бей же, бей!!!

Рита вошла в комнату и ощутила присутствие чего-то чужеродного. Она остановилась как вкопанная, оглядела углы. Всё восемнадцатиметровое помещение, называемое в домашнем обиходе светлицей, было перед ней как на ладони. Никого… Вздор! Никого и быть не может. Дверь в квартиру заперта, балконная тоже, через форточку разве что синица влетит. И всё же Рита могла побожиться, что здесь побывал чужак. Побывал только что – в то самое время, пока она умывалась в ванной.

Она обошла комнату, внимательно приглядываясь к знакомым вещам. Ничто не тронуто, не сдвинуто с места. Но кто-то здесь был! Почему она так убеждена? Потому что… парфюм! В комнате пахло мужским парфюмом, которым никогда не пользовался майор Семёнов. Он терпеть не мог таких эссенций – сладко-приторных, больше похожих на женские духи. Рита втянула в себя воздух. Вокруг едва уловимо благоухало, точно сюда принесли свежесорванный ландыш.

Она нажала на тумблер «пилота», и магнитофон, агонически булькнув, заглох. «Пенальти! Он же его в штрафной завалил!» – докатилось издалека. Рита прикрыла дверь в комнату и подошла к столу.

Ландышей не было, зато поверх компьютерной клавиатуры лежала четвертушка обыкновенного бумажного листа, а на ней, каллиграфическим почерком, с завитушками, ятями и ерами, было выведено следующее:

Прочитав это, Рита помертвела, отбросила бумагу и выскочила из комнаты.

– Пап! Папа!

Она вбежала в кухню, вклинилась в стол. Чашка, стоявшая на нём, кувырнулась набок, и на клетчатую клеёнку ляпнулась глинистая кофейная гуща. Семёнов взял дочку за руку, усадил на табурет.

– Остынь, Ритусик. На тебе лица нет… кхм! Что за мировой катаклизм?

«Ковба проходит по бровке, отдаёт пас в центр, защитник в подкате выбивает мяч к угловому флажку, но там нападающий „Крылышек“ обводит сразу двоих и…»

Семёнов махнул пультом, и телевизор онемел.

– Пап, – сказала Рита, боязливо оглядываясь на дверь, – к нам сейчас никто не заходил?

– Я никому не открывал.

– И не звонили?

– Не слышал, – ответил Семёнов, туго соображая, к чему эти расспросы. – Тут такая мясорубка: самарцы наших в одну калитку… Не до звонков.

– А шаги? Шагов тоже не было?

– Ритусик, какие шаги! Ты часом не больна? – Майор приложил руку к дочкиному лбу под взбитой чёлкой. – Померяй-ка температуру… кхм!

– Нет, пап, я здорова. Просто… у меня в комнате…

Её прервало мурлыканье мобильника. Не глядя на высветившийся номер, она взяла трубку.

– Привет! – защекотал в ухе голос Хрофта. – Не разбудил?

– День же…

– Мало ли… В общем, тут такая лабудень, не знаю, что и думать. Можно к тебе зайти?

– Можно, – невыразительно, словно погружённая в транс, сказала Рита. – Заходи.

– Мы с ребятами. Через полчаса.

Они предстали перед ней через сорок минут.

– Проходите, – пригласила Рита, посторонившись.

Вошли двое: Хрофт и Асмуд. Джима с ними не было.

– Прихворнул, – пояснил Хрофт. – Парасоматический пароксизм, осложнённый ринитом… Короче, до завтрашнего утра постельный режим.

Они хотели говорить прямо у порога, но Рита завела их в комнату и усадила на тахту.

– Что у вас?

– Ты не подумай, что мы ку-ку, – проговорил Хрофт, помявшись. – То есть не так чтобы совсем…

Он вытянул из кармана визитную карточку.

– Это тебе.

– От кого? – У Риты кровь отхлынула от щёк.

– Приходил тут… Пижонистый такой, космы как у хиппаря, а шмотки – будто из театра сбежал.

– Что-нибудь говорил?

– Просил визитку тебе передать, сказать, чтоб бабке этой позвонила обязательно.

– С чего ты решил, что бабка?

– На карточку глянь. Такие фамилии только дворянки перестарелые носят. Ставлю свой шлемак против панамы, что ей лет сто.

Рита бросила карточку на послание, подписанное инициалами Д. В., и подошла к книжной полке. На ней в ряд стояли приземистые томики со стихами. Она вытащила нетолстую книжицу в тёмно-фиолетовой обложке, раскрыла и показала Хрофту портрет юноши с точёным лицом, напоминавшим барельеф.