– Бойцы Семенов, Середа и Жанаев.
– Старший ко мне, остальные на месте! – приказал лейтенант из кустов.
– Не годится, – несколько развязно, но твердо ответил Середа.
– Ваши предложения? – немного растерявшись, но удержавшись в командном тоне, спросил лейтенант.
– По одному человеку на дорогу с каждой стороны.
– Принято! – после пары секунд раздумый и перешептывания согласился командир.
И не торопясь, отряхивая веточки и листики с бриджей, вышел на середину дорожки. Семенов не успел толком ничего сказать. а Середа так же неторопливо поднялся и вышел навстречу. Ну в общем, правильно, язык у артиллериста подвешен получше, а вот пулеметом прикрыть и наказать, если что, – тут Семенов справится, тем более что две руки как-никак, и обе целые. Да и заметил боец, где мужик с самозарядкой улегся, если что – не промажет. А вообще – похоже, что свои, такие же окруженцы, только вот у них командир, да засаду сделали неумело, грубая засада-то получилась.
Двое на дороге оглядели внимательно друг друга, тихо обменялись несколькими фразами, поглядывая по сторонам, после чего лейтенант махнул своему напарнику рукой, и ефрейтор с нелепой фамилией тоже вылез из кустов, а за ним на дорогу вышел и Семенов, держа тяжеленный пулемет наперевес.
Поздоровались, обменялись церемонным рукопожатием и не мешкая пошли к тому месту, где стояла машина, по дороге успев, правда, предупредить, что один из группы одет в немецкое, на что оба новых знакомца посмотрели явно косо, но говорить ничего не стали.
Семенов же мучился дилеммой, которая сейчас крутилась у него в голове (если б он знал, что его мысли так мудрено можно назвать, – удивился бы всерьез и, может, даже чуточку возгордился). С одной стороны – вот командир РККА, ему можно сдать Леху и выполнить таким образом приказ покойного взводного. С другой – этот лейтенантик был какой-то невсамделишный, игрушечный будто. Вот словно его только что в магазине купили, даже хрусткий целлофан не развернули. Боец не был совсем уж диким и в универмаге городском видел, как кукол продавали, вот все они были такие краснощекие, нарядные и завернуты в прозрачную пленку. Чтоб пыль на них не садилась. И почему-то очень напомнили этого лейтенантика. Хорошенький такой, аккуратный до невозможности.
Видно было, что это совсем еще мальчишка, свеженький выпускник этого года, совершенно без жизненного опыта, зато книжный такой, начитанный и потому весь в идеалах и очень правильный. При этом очень было похоже на то, что сухощавый и тонконогий в тугих своих обмотках ефрейтор с невыразимой фамилией скорее тут старший или главный. На взгляд Семенова – он вполне в отцы каждому из них годился; откуда такой старый в армии взялся – непонятно… резервист, что ли. Не меньше сороковника ему. И это мешало вот так сразу взять и выложить все, что про потомка должно было заявить при встрече со своими.
Тяжелая немецкая машина стояла перекосившись, пар от нее валил уже не как от паровоза, а скорее как от забытого на печке чайника. На водительском сиденье, не по-живому обвиснув на перекинутом через живот ремне, сидел не пойми кто – опять не привычная была форма, не немецкая, а светловатая, горохового странного цвета, густо залитая кровищей. Второй немец – в такой же странной форме – валялся тут же рядом. Леха, словно охотничий пес в норе, рылся в багажнике, а Жанаев и тут вылез из кустов сбоку, только когда убедился, что – свои.
Семенов заметил, что ефрейтор ощетинился, как только увидел немецкую форму на потомке, словно кот, встретившийся нос к носу с собакой. А лейтенант, наоборот, как-то по-детски обрадовался и поднял сжатый кулак, сказав: «Рот фронт, камерад!» – видать, сгоряча подумал, что это – немец, из тельмановцев. Перебежчик-коммунист.
Леха высунулся из багажника, удивленно поглядел на радостного офицера и кивнул головой, вроде как приветствуя, после чего, отдав дань официальным мероприятиям, спроста заявил Семенову:
– Гляди, тут у них еще и карабин оказался, тоже «маузер», только патроны к нему странные, я таких не видал раньше, – ляпнул потомок, не слишком заморачиваясь субординацией, наличием посторонних людей и целого командира РККА из, как ни крути, начальствующего состава.
– А с машиной что? – с надеждой, но очень слабой, спросил жилистый ефрейтор, не удержался. Вышло это у него не слишком героически, а неожиданно робко и просительно.
– Машине – кирдык! – важно ответил Леха.
– Совсем?
– Абсолютно! Пробит радиатор и двигло тоже в дырках, чуете, как маслом воняет? Ну и колесо пробито, а запаски у них нету, я поглядел.
– Эх, черт, жалко! Экая дьявольская незадача. Будь оно все проклято трижды, – старательно выговорил лейтенант, но и у него сказанное получилось весьма неестественным.
Семенову показалось, что мальчишка этот старательно пытается выглядеть настоящим матерым воякой, свирепым и ругательным, но вышло это не так, как, бывало, получалось у известного полкового матерщинника капитана Дергача, а словно читал школьник книжку с картинками – и вот это тоже прочел, а сейчас пересказал. Опять же не мог не заметить Семенов, что Дергач лаялся только в пиковых ситуациях, когда от его ругани застрявший грузовик, бывало, будто сам выскакивал из грязи, а в спокойном состоянии говорил по-человечески, но этот мальчик и тут не угадал.
Интересно стало – а зачем этой парочке машина понадобилась? Но решил погодить с расспросами, ясно было – надо быстро разобраться с трофеями, машину оттолкать в лес поглубже да уносить ноги. Светлого времени осталось с гулькин нос, а еще на ночевку вставать надо и худо-бедно лагерь приготовить. Насчет Лехи решил пока Семенов тоже погодить, помолчать.
Пальба началась настолько внезапно, что он чуть не подпрыгнул от неожиданности.
Надо признать, что все силы и внимание уходили на то, чтобы не брякать и не греметь всем развешенным на нем добром, вот и получилось так неприкольно. Идти было трудно, хотя – не без гордости отмечал про себя потомок – за последнее время он явно прокачал перк «выносливость», и теперь марши уже не выматывали так, как в первые дни.
Однако трофейные сапоги намяли ноги – хотя вроде по размеру и вполне комфортны были, но вот в подъеме жали. Как умно пояснил знающий Середа – колодка у них другая, под европейскую ногу, а у европейцев стопа плоская, потому вот так выходит. Не то чтобы больно, но неудобно. Еще хорошо, что навострился портянки наматывать – не такая уж сложность оказалась, а стопу они берегли куда лучше, чем носки, странно было убедиться в этом самому.
После дневки сил прибавилось, организм, получив отдых и жратву, быстро восстановился, и теперь Леха чувствовал себя вполне на коне. Ну может, и не на коне, а чуточку конем. Вьючной лошадью. Больно уж много чего тащить пришлось: обросли добром, а бросать жалко; за что ни схватись – все нужное. Самое главное – не бренчать при ходьбе, что сначала казалось задачей невыполнимой, но после того, как Жанаев и Семенов поколдовали над положенным ему для таски и носки добром – оно как-то удобно разместилось по телу, и даже немецкий бачок от противогаза перестал изображать из себя погремушку. Середа немного ехидничал по привычке, но ничего не заподозрил, так как был уверен, что в авиации все эти самолетные писаря-хвостокруты ходят, как баре, в носках и вообще нос задирают, а на что толковое не очень способны.