Прошли это побоище – и тут же в поле увидел ткнувшийся в землю немецкий самолет, сгоревший до состояния алюминевой мятой фольги – и опять же могилку. Украшенную как-то затейливо. Пока шаркали ногами мимо, Леха понял – в виде оградки использовали ленты от крупнокалиберного пулемета. Потом на другой стороне заметил вроде как наших похоронку – свежую земляную насыпь, в которую было воткнуто с десяток наших винтовок, и на них висели уже советские каски. И дальше – какое-то чудовищно огромное немецкое орудие на разбитом скособочившемся гусеничном транспортере. И опять могилы неподалеку.
«Видно, то самое «ахт-кома-ахт» [43] , – уважительно прикинул Леха. И совсем не удивился, увидев вскоре на поле стоящие недвижимо зеленые советские танки. Они даже до дороги не доехали. Как шли рядком по полю, так и встали навсегда. Нет, пара доехала – с другой стороны стояли. И опять могилы, могилы. Могилы. И просто трупы – и беженцев, и наших военнослужащих. И опять битая техника – и наша, и немецкая. И опять могилы. Скоро Леха перестал даже смотреть – усталость брала свое. Разве что еще хватило сил обратить внимание на уделанный просто вдрызг немецкий танк, вокруг которого было щедро накидано отвалившегося от него металлического хлама, вроде как «четверку» [44] даже – и особенно на то, что весь экипаж был аккуратно похоронен рядом – за оригинальной оградкой из танковой гусеницы. И опять трупы в разных позах, и техника – битая и почти целая.
Колонна еле волочилась по дороге, один из конвойных даже взял палку и попытался подгонять уставших пленных, что-то при этом покрикивая. Но остальные конвоиры это не поддержали: видно, им было влом делать лишние движения. Потом и весельчак плюнул на свою забаву. Тем более что и дрын его поломался об спину какого-то бедолаги. Да и конвоира чуть не сбил встречный грузовик, когда забавник шагнул назад для хорошего размаха; еле разминулись, и шофер так знакомо облаял неуклюжего пешехода, а тот так же узнаваемо ответил, разве что на чужом языке брань была. Вообще, к фронту перли и перли немцы – и танки, и грузовики, и мотоциклисты, и даже куча велосипедистов попалась, чему Леха сильно удивился – вид у этих байкеров был какой-то нелепый. А вообще то, что ехало к фронту, было настолько разнообразным и удивительным, что не будь Леха в таком уставшем состоянии – только бы и цокал языком. Очень много было самой разной малокалиберной артиллерии, такое впечатление, что немцы ставили крупнокалиберные пулеметы и мелкие пушки на все подряд. Особенно удивил автомобиль в виде корытца – у него, к слову, сзади тоже был винт. Как у покинутого Т-38. И даже в этом корытце стояла зенитка. Посреди всякой разношерстной техники тем не менее было и до черта гужевого транспорта – и мощные здоровенные лошадищи, которых Леха видал в передаче про рыцарей – першероны вроде, и явно взятые у здешнего населения местные кобылешки, и пешие немецкие подразделения попадались, причем не только марширующие колонной, но и сидящие, например, на обочине, составив свои винтовки в козлы и явно наслаждаясь отдыхом.
Впрочем, чем дольше шла колонна, тем больше было Лехе наплевать на все эти виды и агрегаты. И ноги уже гудели, и устал он сильно. А горелым железом и трупниной пахло так часто, что и внимание обращать прекратил. Потому он не сразу понял, что толкает его в бок Семенов, и, удивленно глянув на дояра, Леха совсем не врубился в сказанное вполголоса:
– Вишь, дорвался этот, как его, Козлевич, до своей мечты.
Посмотрел туда, куда глядел его спутник, потом дошло. Сдвинутый, даже скорее оттащенный с дороги на обочину к подступившему тут вплотную лесу, потому как остались борозды от колес на земле, стоял маленький танк. И не то коза, не то корова на башне была видна. На изрешеченной вдрызг башне. Даже в корове этой, которая символизировала собой некую антилопу гну, и то зияла дыра парой сантиметров в диаметре. И в воздухе густо висел тяжелый запах – бензиновая вонь, гарь, смрад смерти и еще что-то паскудное. И тут же – совсем рядом от погибшего плавающего танка – было густо намешано по обочинам чего-то странного. Косматый от черной сажи громадный цилиндр, в который этот танчик мог бы вполне спрятаться, что-то еще знакомое, но изуродованное до непонятности, вздутые лошадиные трупы, кучи обгоревших тряпок и еще чего-то. И что странно – под ногами стала чвакать грязь, словно дорога была мокрой.
До Лехи наконец доперло, что этот странный жбан – цистерна и, наверное, от бензозаправщика, распоротая взрывом по швам. И кругляки металлические с неряшливо намотанной на них тонкой проволокой – это колеса без сгоревших начисто покрышек. Мотор, выброшенный в сторону. И корявая железяка – сплющенная кабина. И там – еще одна, но смятая иначе и потому не узнаваемая сразу. И с другой стороны – тоже явно грузовик – как раз за задранными в небо врастопыр лошадиными ногами. И бочки вздутые вокруг валяются. И ошметья от кожаной упряжи. И еще какой-то хлам, который не очень-то и распознаешь. Россыпь хрустящих под ногами аккуратных коричневых коробочек, из которых высыпался устлавший дорогу белый порошок.
– Жалко пацанов! – подавленно отозвался Леха.
– Это каких пацанов? – удивился дояр.
– Ну этого, Козлевича и второго, – пояснил, озираясь на этой свежесделанной помойке, потомок.
– Какие же они пацаны? Нормальные мужики. Вполне матерые. Ты себя пожалей лучше, недотепа. Решил, наверное, что сидят они оба дырявые в своей барабайке? – ехидно спросил Семенов. Сзади, услышав разговор, вплотную приблизились Жанаев с Середой, стараясь идти так, чтобы не наступать Лехе на просторные чуни.
– А то ж! Живого места нет, не уцелеть им было! – уверенно и печально сказал Леха. Ему действительно было неприятно видеть этот хоть и нелепый, но все-таки ставший своим танчик. И пацаны там были клевые, чего уж. А сейчас их нет больше, осталась вместо хороших людей смердящая трупнина.
– Городской!.. – с нескрываемым презрением выговорил дояр.
– Че городской-то? – ощетинился Леха. Вот еще не хватало, чтобы его деревенщина презирала… и так тошно.
– Пулмет угы! [45] – негромко подсказал сзади Жанаев.
– Точно! – согласился Семенов с подсказкой и добавил: – И люки дырявые.
– Ну и что? Он весь дырявый как решето! – возразил потомок.
– То-то и оно, – кивнул боец и потом снизошел: – Смотреть, как человек смотришь, а ни черта не видишь. Пулемета в башне нет. Люки открыты и прострелены густо. Что получается?
– Слушай, Шерлок Холмс, ты давай, говори уже! – возмутился, но тихо Леха.
– Раз люки раскрыты до того, как танк расстреляли – значит, оттуда кто-то успел вылезти. И пулемет при этом снять. Вот и догадайся – кто б это был?
– Ну могли и немцы, – отозвался мрачно Леха.
– Ага. Только вот мы недавно прошли пяток наших танков побольше – несгоревших притом – и что-то пулеметы все на месте. И там, где танкистов хоронили, все пулеметы на месте. Не работали тут еще трофейные команды. А вот зато когда мы встренулись с этими двумя оглоедами – как раз у Козлевича «дегтярев» был в руках. Не в башне, повторю, а в руках. Потому как если танкист грамотный и танк покидает в опасном месте – он пулеметик-то с собой возьмет. Чтобы его, сиротинушку горемычного, залетные ухари не обидели.