– Замри! – шепнул реконструктор, когда мотоцикл тарахтел уже рядом.
Леха послушно замер, потому что точно знал – маньякам нельзя перечить и, попав в руки террористу, надо выполнять все его требования, так во всяких рекомендациях советовали. Но все-таки искоса стал глядеть, чуть подняв голову и видя кусок дороги сквозь листву.
Байкер поразил его куда больше, чем сосед с ружьем. Впрочем, он явно был из компашки этого соседа, потому что, хотя густо покрыт дорожной пылью с ног до головы, словно его в пыли этой катали, но и характерные сапоги с короткими голенищами, и поблескивавшая сквозь слой пыли каска с очертаниями словно у американских морпехов, и тем более болтавшиеся на спине автомат и здоровенный гофрированный цилиндр – все четко соответствовало форме немецкого солдата Второй мировой – точь-в-точь как в разных компьютерных играх. Слет реконструкторов тут, что ли? Мотоциклист встал как раз в просвете между ветками, осмотрелся, потом поднял вверх, на край каски с глаз дурацкие старомодные очки, огляделся. На покрытой слоем пыли физиономии странно смотрелась полоска чистой кожи с глазами. Мотоцикл тихо порыкивал. Запыленный реконструктор слез с него, обошел по следам Лехи – от него в траве осталась видимая полоса, поглядел на труп богомолки, потом наклонился, повозился, поднявшись повертел перед глазами какую-то маленькую вещичку, блеснувшую на солнце желтым тугим солнечным зайчиком, внимательно осмотрел еще пару мест, где кто-то валялся в траве, огляделся по сторонам, сел на свой агрегат, нацепил очки и, явно довольный, покатил дальше, оставив пыльный хвост.
– Вставай, пора ноги уносить отсюда! – хмуро велел парень с винтовкой.
Совершенно очумевший Леха послушно встал и пошел туда, куда ему показал штыком реконструктор, полагая, что теперь уже ничему удивляться не будет. Дальше он все-таки удивился дважды – когда оказалось, что за ними в кустах стояла живая корова, пузатая, рогатая, с черно-белой шкурой, такая же, как и валявшиеся у дороги, только живая, и когда парень приказал ему поднять из травы и нести тяжелую зеленую каску, полную белой жидкости. Леха не сразу допер, что это молоко.
– Расплескаешь – набью морду! Давай двигай вон туда – и аккуратно! – приказал сумасшедший реконструктор. И неожиданно ласково добавил: – Умница, Зорька! Ну, пошли, красавица, пошли!
Леха обернулся и все-таки хмыкнул грустно – очень уж нелепая кавалькада получалась – впереди он с каской, полной теплого молока, следом корова, и замыкает реконструктор…
Жрать хотелось, как из пушки. После разгрома роты прошло уже двое суток, потому все, что имелось в заначке, кончилось. У других, тех, кто помогал тащить тяжелораненого взводного Уланова, тоже харчей не осталось, да что там – Петров вон сидор свой даже посеял. Хотя половине роты повезло еще меньше – остались вместе со своими вещмешками в полузасыпанных стрелковых ячейках. Так что Петрову еще, можно сказать, свезло. Зато у него шинель была совершенно целой, а вот сам Семенов недоглядел, и по его шинельке прилетело густо, осталась от скатки считай половина. Ехида Петров порекомендовал из огрызка «польта боевого» сделать коврик-половичок; что с него возьмешь – горожанин потомственный, ему бы все зубы скалить. Ну да, зубы-то он скалить умел, а вот с лесом не знаком, потому пришлось идти «на фуражирование», как называл по-старорежимному такое действо взводный, именно Семенову. Поиск не порадовал – по дорогам катила на восток немецкая армия, в деревушке, куда с задворков сунул нос Семенов, вовсю хозяйничала какая-то немецкая тыловая часть, стояли грузовики, сновали солдаты, и услышанный за короткое время несколько раз поросячий предсмертный визг ясно давал понять – пируют, сволочи. Да и вообще признаков веселья было куда как достаточно – и пиликанье губной гармошки, и гомон, в который вплетались и веселые женские голоса…
Но при том сидевший на изгороди у околицы часовой хоть и покуривал трубочку, но поглядывал внимательно, так что лезть в это все смысла не было, не настолько Семенов оголодал, чтобы голову потерять. Повезло, когда уже возвращался. На проселке попалось место, где немецкие летуны обстреляли эвакуировавшееся стадо. Несколько убитых коров, которых увидел и учуял по запаху Семенов, вполне дали бы достаточно мяса для всех товарищей – мяса хотя и вонючего, но съедобного. Другое дело, что придется потратить много времени, потому что маленьким ножиком резать шкуру и вырезать мясо – дело непростое. При этом еще и осматриваться по сторонам надо – черт его знает, кого по дороге принесет, вполне могут и велосипедисты тихо подъехать, и пешие фрицы. Увлечешься – и все, гайки. Потому Семенов сразу услышал, что по кустам кто-то к нему прет. Оказалось – уцелевшая и отбившаяся от стада корова, крупная, породистая, таких в деревне Семенова не бывало. И вымя было у нее громадное и твердое, понятное дело – доить ее некому, страдает животина от этого: вишь, вымя как расперло, больно ей, вот к человеку и вышла. Пожалуй, это было куда лучше, чем дохлятину резать. Несколько все же добытых из спины падали кусманов Семенов замотал в листья лопуха и уложил в торбу противогазной сумки (сам противогаз выкинут был еще неделю назад), помыл грязные руки, потратив всю воду из стеклянной фляжки (ну да в этих местах воду найти не просто, а очень просто) и сноровисто подоил ждавшую этого с нетерпением корову, которую сразу же окрестил Зорькой. Вот не зря каску не бросил – аккурат и пригодилась, только пришлось выдернуть оттуда дерматиновые лепестки, что для амортизации были вставлены. Получилось ведерко, хотя и не очень удобное. Теперь корова охотно пойдет за ним, остается только по возможности без приключений добраться до голодных товарищей. Вот только Уланову вряд ли это молоко поможет – ясно видно, что помирает взводный, нехорошо его задело, насмерть, только вот не сразу насмерть, а с оттяжкой в пару-тройку дней. Ну хоть перед смертью молока попьет, если сможет…
Тут-то Семенов и услышал, что кто-то шлепает по дороге. Успел корову в кустах укрыть, сам укрылся. Ну и увидел…
Как назвать того, кто выперся из-за поворота лесной дорожки, – Семенов сразу не решил. Скорее всего – клоуном, хотя в цирке он ни разу не был, клоунов не видел, но старшина в роте так называл разных чудиков. Этот чудик был одет… Или скорее – раздет? Черт поймет! В общем, одет он был диковинно и цветасто. Так даже цыганка бы побоялась одеваться, да еще без брюк, в труселях. И на ногах что-то совсем странное. А клоун этот тем временем совершенно очумел от вида дохлой коровы, шарахнулся в сторону, там, где валялись бравыми авиаторами убитые беженки, скорчил такую рожу, что хоть кино снимай, и засуетился.
Семенов озадаченно задумался. Для любого, кто шел и ехал по этим дорогам, зрелище убитых было привычным. Немецкая авиация безобразничала как хотела, трупы валялись и поврозь, и кучами, луфтваффе, как по-ученому называл немецкие самолеты Уланов, гонялись даже за одиночками. Семенов своими глазами видел с неделю тому назад, как пара истребителей пулеметными очередями гоняла в поле нескольких девок и баб – горожанок, которые в своих белых платьях были видны лучше некуда… Опять же – так испугаться дохлой коровы… А уж вырядился-то… Может, сумасшедший? Так нет таких красок, Семенов такого даже в Вятке не видал, а Вятка – крупный все же город, модников там много. Немецкие краски? Там, в Европах, чего только не учудят… Но тогда что так от беженок шарахнулся? Немцы мимо трупов ездят, даже нос не воротя, видел уже… Шпион? А что шпиону тут делать? В лесу-то? Шпионы – они всегда в Москве, это и в кино показывали. Одно ясно – надо этого идиота с дороги убрать, нечего ему тут внимание привлекать.