– Ты серьезно? – обалдел Леха.
– Бис [99] его знает. По месту смотреть надо. Но робость будет в разы хуже любой наглости, это ты помни. Начнем проще. Совсем просто. Вопросы к патрулю «самообороны», или кто там нас первым встретит: «Шпрехен ли зи дойч?», «Наши зольдатен в деревне есть?» и «Кто в деревне есть говорит по-немецки?» – и сразу уже ясно будет. Врать немцам уже наверняка не хотят. Для селян картина привычная – начальник сам не лезет, ему докладывают. Ну и еще – селянин всегда боится начальников и всего городского, ибо оно непонятное. Даже если оно полезное – сначала идет опаска, извечное «как бы чего не вышло, как бы хуже не стало» – на подсознании. Рассиживаться нам нельзя, чем быстрее – тем безопаснее. Ты, главное, – щеки надувай. Тебе и не надо уважения. Это пусть передо мной пресмыкаются, а тебе важно не вляпаться, ты ведь штатский, даже подход-отход к начальнику не сможешь выполнить, даже честь толком не отдашь: вскинешь руку в пионерском салюте – и привет! Ты играй тыловика. Важного и надутого.
– Надо мной же смеяться будут!
– Если кто посмеет смеяться в лицо германскому солдату – прикладом в харю. Ты ж видал, как они это делают, так что повторить несложно. А за спиной – нехай смеются. Хорошо смеется тот, кто смеется последним.
Бурят неодобрительно повертел головой. Ему наглядно привиделось, как заходят Леха и Середа в хату старосты, а там немец, да еще и в звании покруче этого труппенфюрера, и говорит Лехе: «Комм цу мир!» [100] А тот не готов: «Я-я, мир-мир!» Не развернется ведь потомок с винтовкой в тесной избе… А у артиллериста хоть и пистолет, да рука одна: по второй так настучали, что вон даже свежая кровь через повязку выступила.
– Ты, в общем, будь рядом. И по сторонам смотри. Интонации – ключ к успеху. Они должны быть не «своими» и одинаковыми. Мы же в плену побывали пару дней, слышали, как немцы разговаривают, можешь попробовать. Даже небольшое изменение манеры разговора сразу сделает его «чужим». Ты это учти, если припрет, и будешь по-немецки или по-английски говорить, – проинструктировал Середа.
– Учту, – буркнул потомок, немного обижаясь за то, что его списали в тыловики.
– Ты не сердись, – примирительно сказал режиссер, – сойдет все отлично, если видно, что солдату скучно, мерзко и вообще… Там еще будет вонюче и грязно, а возможно, будут блохи, вши и мыши. Общаться с местными – это выше тебя, а отвечать на вопросы уж совсем тыловой крысы, которая к тому же выше тебя по званию… но не может тобой командовать, это тоже не побуждает к монологам. Цеди сквозь зубы: «Йа, найн, натюрлих, даст ист гут, швайне унд шайзе» [101] да еще несколько слов-фраз – и хватит. Понимаешь?
Леха кивнул.
– Вполне достоверная роль выйдет, – заверил его Середа. – Лучше то, что ты сумешь нести с уверенным видом, прямо не отходя от кассы в долгий ящик. Про «звучит по-другому» – сообразят потом, если вообще сообразят. А вот если начать пыхтеть, придумывая ответ, при этом запинаясь и ломая язык, – это будет заметно всем и сразу. Да, полноценный разговор сымитировать не выйдет, но изобразить пару обменов предложениями все же, возможно, придется. Иначе, если зольдат одно «Яволь!» твердит не будет убедительно.
– Он золдат. Болтат не нада, – опроверг его построения бурят, не шибко сведущий в драматургии, но четко знающий военную службу.
Леха тем временем прислушивался к себе. Странные какие-то чувства получались. Вот совсем недавно он убил (причем ножом, в рукопашной) человека. По всяким фильмам и играм он представлял себе два варианта последующих событий – если брать западный подход, то это должно было быть совершенно незаметно для организма. Убил – как плюнул. Никаких эмоций. По всяким интеллигентским терзаниям-метаниям отечественного производства – он должен был заламывать руки, рыдать и предаваться моральным мукам за то, что он – «Убил! Человека! До смерти!» Странным было то, что оба варианта не работали. Он ощущал совершенно иное. Трудно формулируемое, как и все в человеческих чувствах.
Бурят с Середой тем временем высыпали то, что было в велосипедных сумках, на плащ-палатку.
– Прямо хоть на Сорочинскую ярмарку поезжай и лавочку открывай, – заявил почему-то довольный артиллерист, который с удовольствием копался в разложенной массе вещичек. Бурят тоже выглядел довольным.
«Ну да, мародерка – это святое», – вспомнил Леха базовый принцип большинства компьютерных игр. Но тут он был не вполне прав, потому как поблизости нет ни одного торговца, а вот каждая из вещичек могла в нищем лесном быту оказаться очень и очень полезной. Очевидно, немцы хорошо разбирались в том, что надо таскать с собой, и все, что было на плащ-палатке, оказывалось нужным в походной жизни. Особенно почему-то обоих спутников порадовали компас, мыло, фонарик, спички и бритва. А так там были и булавки, и какие-то инструменты, и ложки-вилки (как та, что у Жанаева оказалась), и ножницы, и неожиданный маникюрный набор, и баночки с чем-то, и даже лакированное деревянное яйцо.
– Гляди-ка, безопаска! И лезвия есть свежие, – обрадованно сказал Середа.
– Э, ты что, бриться затеял? – всерьез удивился менеджер.
Красноармейцы уставились на него с недоумением.
– А ты что, не будешь? – поднял брови домиком артиллерист.
– Дык и немцы были небритые, я специально глянул, да и на мордасах у меня шерсти совсем мало, да и не хочется фрицевским бриться. Он, может, больной какой был! – начал отбрехиваться потомок.
– Небритый красноармеец – позор части! Не может красноармеец ходить небритым! – веско и уверенно заявил Середа.
– Так мы же как немцы идем, – напомнил Леха, глядевший на все эти приготовления к бритью с явным недоверием.
– Но по сути мы все же красноармейцы, а?
– Ты сам говорил, что для исполнения роли надо в нее вжиться, а тут толкуешь, что мы красноармейцы. И как мне после такого прикладом по башке крестьянам стучать?
– Ты будешь бриться или как?
– Не буду!
– Тогда я сам тебя побрею.
– Я не дамся!
– Жанаев подержит. Актер, как и красноармеец, должен быть бритым. Жанаев, подержишь?
Тот кивнул, улыбаясь.
– Ладно, черт с тобой: брей, если уж приспичило. Зануда! – сказал обреченно Леха.
– Морду подставляй и щеки надуй, а то с пальцем брить придется, – не вдаваясь в дискуссии, заявил артиллерист. Он уже успел намочить волосатый помазок, взбить пену на куске мыла и теперь с видом вдохновенного скульптора, собиравшегося сделать первый удар долотом по глыбе мрамора, оглядывал физиономию Лехи.
Потомок понял, что не переспорит, потому обреченно смочил лицо водой из фляги и, только успев спросить про «с пальцем», подставил физиономию.