«Да уж – думал я, слушая его жалобы. – Кузьма уже все, что я предлагаю, принимает как должное, даже не удивился чертежам, как будто так и надо».
– Кузьма, ну что делать, только у тех, кто не работает, – ничего и не ломается. Сам знаешь, кто у Антохи в работниках. Он и так розгам счета не ведет, но мне передавал, что сейчас уже намного лучше стало, работники постоянные выучились, и помощники у него опытные теперь имеются. А термометры что, все равно их зимой собирались все перепроверять, надо нам снега дождаться. Хотя мы с тобой на тающем льду из ледника ноль на них выставляли, но все равно нужно шкалу уточнить еще раз. Да, вот еще, почему никто из наших людей по кабакам не ходит? Да потому что после нашей водки им кабацкая в горло не лезет. А где ее делают? У Антохи.
Тут я, конечно, слегка преувеличил, потому что не ходили в кабаки еще по одной причине: запрещено это было настрого. И все знали, чем это дело заканчивается. Кошкаров шутить не любил, его вообще боялись больше, чем меня.
А ему, конечно, можно было только посочувствовать. С каждым днем вокруг наших мануфактур появлялось все больше подозрительных людишек. Кто только не хотел ко мне попасть в работники! И сейчас со стороны мы не брали вообще никого. Все вновь появляющиеся были крестьянские дети из вотчины. Они появлялись здесь вместе с обозом из Заречья, смотрели вокруг шальными глазами, насмерть перепуганные большим городом. И первое время боялись даже выходить за забор и старательно работали в мастерских на уборке и другой неквалифицированной работе, получая периодически подзатыльники от старожилов. На эти подзатыльники и тычки никто не обращал внимания – они считались непременным атрибутом обучения.
Закончив разговор с Кузьмой, я еще полюбовался третьей по счету подзорной трубой, которую он доделывал. Посмотрел его чертежи линз и призм, внизу под рисунками было множество расчетов, перечирканных цифр – это так Кузьма овладевал математикой. Интересный он человек, всегда пытался дойти до всего своим умом, и когда я еще полтора года назад научил его считать, у него любимой считалочкой на время стала таблица умножения. Он ее чуть ли не во сне повторял. А писал он только по новой грамоте, кроме него, я пока не рискнул никого обучать. Но теперь, после благословения Антония, вполне можно открывать вечернюю школу для тех немногих специалистов, которые мне нужны.
После этого я пошел обратно. Ходкевич еще спал. Его племянник, убедившись, что с дядькой все пока нормально, уехал. Но под дверями сидели двое рослых охранников.
А мне надо было ехать в Кремль: то, что меня с утра не было в Думе, скорее всего, уже отмечено думским дьяком, и если бы не важная причина, то такие отлучки для служивых людей обычно плохо заканчивались. У Иоанна Васильевича не забалуешься. Это не в Думе моего времени, где депутаты болтались где хотели.
Не приехал боярин пару раз в Кремль, не выполняешь свои обязанности – для начала вотчины лишишься или еще чего. Поэтому все мои коллеги, болит голова или не болит, рано утром, до восхода солнца, ежась от холода, садились на коня, чтобы успеть еще и заутреню с государем отстоять, а он бы отметил их усердие. А уже потом начиналось их хождение по дворцу, обсуждение новостей и сплетен.
Так что я ловко прыгнул в седло и в сопровождении охраны поскакал в Кремль. Наша процессия быстро продвигалась по улицам, копытами коней ломая тонкий лед на лужах и разгоняя пеших по сторонам. Но, в отличие от прошлого года, народ уже узнавал меня, и по дороге раздавались приветственные возгласы. Вся Москва знала, кто лечил митрополита.
Когда вошел в царские палаты, я увидел, что Иоанн Васильевич разговаривает с каким-то иностранцем, а толмачом с ними сидит один из посольских дьяков.
Иоанн Васильевич был оживлен и доволен. Но когда посмотрел на меня, веселость его пропала, я начал поклон, но меня остановили нетерпеливым жестом:
– Говори, Сергий Аникитович, что с Ходкевичем?
– Слава богу, Иоанн Васильевич, все прошло хорошо, сделал что мог. А сейчас только ждать надо и молиться за здравие, дабы Господь не оставил его в своей милости.
Напряжение на лице царя пропало, и он видимо расслабился:
– Ну, боярин, помнишь наш разговор на башне кремлевской? Вот, знакомься, астролог, про которого ты говорил, – ко мне приехал Тюге Браге.
Услышав свое имя, иностранец встал и вежливо поклонился.
Тут толмач что-то ему сказал, и он уже гораздо внимательнее посмотрел на меня и разразился бурной речью.
Толмач мне перевел:
– Датский немец Тихон Брагин говорит, что, как только узнал, что в Московии появился прибор для того, чтобы рассматривать звезды, решил он поехать сюда, посмотреть, действительно ли это так.
Пока толмач мне переводил длинную речь датчанина, я рассматривал его лицо. Тюге был типичным потомком викингов, и, если бы не его протез носа, его можно было бы назвать красивым. Протез был сделан довольно искусно, но, конечно, на лице он очень выделялся и выглядел достаточно неприятно.
Из рассказа Браге я понял, что король не хотел отпускать видного ученого, и тому после ссоры с ним пришлось покидать свой Ураниборг тайком. Прибыл он на голландском корабле, который привез всю его семью и приборы.
Я глядел на него и думал, что не перевелись авантюристы на земле. Бросить свой замок, налаженный быт, чтобы уехать в неизвестную страну, где начать все заново…
Но похоже, что Иоанн Васильевич был страшно доволен тем, что потомок знатного датского рода приехал под его руку, и, наверно, сейчас Браге получит землю, достаточную для жизни и работы.
Сам Браге, узнав, что перед ним автор изобретения подзорной трубы и тот, кто, возможно, сделает ему новый нос, не мог сдержать своего волнения и очень активно махал руками. Я даже подумал: «Почему современные прибалты совсем не такие? У этого темперамент, как у итальянца. С Дельторовым они точно подружатся. Не дай бог, сманивать к себе начнет, ведь стекловаренный завод и бумажная фабрика у него уже есть».
Иоанн Васильевич с довольной усмешкой смотрел на машущего руками астронома, затем повернулся и что-то сказал одному из стоявших рядом стольников.
Тот моментально выскочил за дверь, и вскоре в комнату влетел дьяк Поместного приказа и пал в ноги царю.
– Пиши быстро, – сказал государь, – боярину Тихону Брагину землю пятьсот четей под Москвой отписать, сам знаешь какую, вчера об этом говорили, и триста рублей ему на обзаведение из казны выдать. Сергий Аникитович, – обратился он ко мне, – ты этому делу способствовал, так что тебе и боярина обустраивать. Бывшее подворье Бельских ему я отдаю, но жить там нельзя – пока обустроится, пусть у тебя будет. Тем более что ты обещал, что с носом он останется.
И, выдав такой каламбур, Иоанн Васильевич засмеялся. Все открыв рты смотрели на него. Видеть смеющегося царя доводилось редко.
Но долго царь не смеялся, и все вокруг тоже стали очень серьезны.
Я пригласил Браге следовать за собой и взял толмача, который, увидев в моих руках серебро, мог последовать за мной куда угодно.