И пленник запел. Рассказал он, что холоп боярина Никиты Захарьева и что вызвал его вчера ключник Никодим и сообщил: «Ты, Мирон, парень шустрый. Дело опасное есть, в самый раз для тебя, если сделаешь – быть тебе в серебре. Надо на подворье к боярину Щепотневу попасть и во все колодцы порошок колдовской насыпать».
Он также рассказал, что очень испугался и начал отказываться, но ключник его припугнул, что теперь уж никак, знает он теперь это дело и живым отсюда не выйдет, если не выполнит поручения.
Мне было жалко этого дурака, но в то же время понимал, что, если бы не тайная охрана, мы вчера бы не проснулись все или лежали бы и в муках умирали от неизвестного яда.
– Ну вот видишь, Мироша, рассказал – и на сердце легче стало, – сказал Кошкаров. – А теперь скажи – где же порошки эти остались? Тебя же без них вчера взяли.
– Так, дяденька, скинул я их там, у колодца два куста каких-то, в темноте не видно было, я под них и бросил.
Кошкаров мотнул головой, и Гришка пулей полетел наверх.
Мы тоже вышли в другое помещение.
– Что будем делать? – спросил Кошкаров.
– Борис, смотри, парень домой не пришел – значит, там уже знают, что он попался. Говорил он только с ключником, на боярина сказать ничего не сможет. Я думаю, что ключник зарезан или, если его уж так Никита Романович любит, куда-нибудь отправлен, хотя скорее все-таки уже убит. Отведем мы этого холопа в приказ Разбойный, там его допросят, он все это опять расскажет. А с исчезнувшего ключника какой спрос? Поведут ли самого боярина на дыбу из-за такого навета, не знаю. Давай лучше сделаем вид, что ничего не случилось, ничего не знаем. Это для них еще страшней будет.
– Так-то оно так, – с сомнением покачал головой Кошкаров. – Так они от незнания-то еще сильней дрожать будут и еще больше татей на нас напустят.
– Так что же делать, надо нам тогда что-то в ответ придумать.
– Ну что же, будем думать, – сказал Кошкаров.
– А вот колодцы-то придется закрывать, и не просто, а на замки, – сказал я, – это ведь надо что удумали, вместе со мной еще столько народу перевести!
В это время по лестнице загрохотали шаги. К нам спустился запыхавшийся Гришка, в руке он нес два небольших холщовых мешочка. Я положил их на стол и раскрыл затянутое кисетом отверстие. Понюхал – пахло чем-то знакомым, но чем – вспомнить я не мог.
– Так что, Сергий Аникитович, Мирошку этого в Разбойный не ведем? – задал вопрос Кошкаров.
– Борис, ну что ты все вопросы задаешь, сам понимаешь, что с ним делать. Все, я пошел к себе. Буду еще думать, как что делать, чтобы беду от нас отвести.
Я шел и думал: как ни старался уйти в сторону от жесткости этого времени, но, видно, без этого в моей теперешней жизни не обойтись, иначе я подведу всех, кто мне верит, идет за мной и любит.
Прошел я всего ничего, несколько шагов, и повернул назад. Не вынесла моя нервная система угрызений совести, почти бегом спустился в подвал. Кошкаров как раз что-то говорил Гришке.
– Вы это, еще парня-то не прирезали? – тихо спросил я.
Чем-то довольный Кошкаров посмотрел на Гришку:
– Ну что, гони деньгу – видишь, я-то Аникитовича лучше тебя знаю. – Потом повернулся ко мне и сказал: – Сергий Аникитович, поспорил я Гришкой, тот все упирался, что прикажешь ты холопа жизни лишить, а я все говорил, что не будет этого. Добрый ты больно, боярин, нельзя быть таким сейчас.
– Послушай, Борис, – в ответ продолжил я, – понятное дело, что здесь его оставлять нельзя. Надо его вывезти в вотчину – под присмотром хоть будет. На мельнице бумажной люди нужны – вот пусть и работает, хлеб свой оправдывает. Мужики тамошние огонь и воду прошли, лишнего болтать не будут. В ближайшие дни обоз должен стекло из Заречья привезти, Лужин тоже приедет. Ему много объяснять не надо – сказать только, чтобы незаметно дурня этого на мельницу увез. А с парнем надо будет тебе потолковать, объяснить, что, если назад к хозяину вернется, у него сразу смерть свою встретит. А вот с Захарьиным-Юрьевым надо что-то думать. Если у него сегодня не получилось – получится завтра. Давай, Борис, пойдем со мной, время еще есть, посидим, поговорим, подумаем, что и как делать.
Оставив Гришку в подвале отвязывать пленника, мы с Борисом пошли ко мне.
В кабинете сели друг напротив друга, я открыл краник на маленькой, литров на десять, дубовой бочке, в которой второй год был налит спирт. Не знаю, было ли это похоже на виски, но все, кто пробовал, – от этого питья не отказывались. Единственное, что без закуски у нас это не обходилось. Вот и сейчас на столе стояло здоровое блюдо холодца.
Мы чокнулись и выпили по стопке моего «коньяка». Про себя я вспомнил Бомелия – хоть и очень вредный и опасный был человек, но чокаться кубками да бокалами за столом он бояр научил. И сейчас это делали почти все.
И следующий час я рассказывал ошарашенному Кошкарову все, что я знал про заказные убийства.
«Все-таки не зря я в свое время прочитал кучу детективов, вот пригодилось знание», – думал я во время рассказа.
Борис выслушал меня, с задумчивым видом нацедил полный стакан спиртного и, чокнувшись с моей стопкой, залпом его выпил.
– Сергий Аникитович, ну ты удивил, удивил. Я-то себя докой в этом деле числил, да и учителя у меня были о-го-го. А смотри, сколько всего не знал. Может, и мне грамоту одолеть да книги умные читать начать? Эвон ты сколько из них толкового вынес. Теперь я думать буду, что и как, но для начала ты, Сергий Аникитович, теперь без охраны и доспехов – никуда.
Мы распрощались, и я устало побрел в свою спальню, где меня уже давным-давно ждала жена. Она была уже на восьмом месяце, в конце ноября должна была родить. Переносила она беременность довольно легко, по крайней мере никаких гестозов у нее не было. Но уже сейчас Ирка кричала, чтобы я и не думал в родах соваться со своей помощью, что все, что надо, будут делать повитухи.
Я особо с ней не спорил, так как знал совершенно точно, что, если будет нужно, приду и буду делать все сам, без повитух. Но на всякий случай с двумя повитухами я отдельно занимался и рассказывал все то, что еще сам помнил из акушерства. Мало ли, пригодится это в будущем.
– Сережа, ну что ты так долго! – с упреком прошептала мне Ира, нагибаясь, чтобы снять мне обувь.
– Ира, тебе сколько уже было сказано: не лезь, сам разденусь, тяжко тебе это сейчас.
В ответ у нее ручьем потекли слезы:
– Я что, тебе уже не жена, что мне теперь, даже помочь тебе нельзя?
– Жена, жена, – сказал я, погладив по голове и поцеловав в губы, – и помочь можно, но вот разденусь я сам.
Завтрашний день был у меня знаменательным – он венчал мои годовые труды по устройству лекарской школы. Конечно, это была не первая школа в Русском царстве, были немногие небольшие костоправные школы при монастырях, где обучались монахи и послушники. Но сейчас это была именно государственная школа, финансировавшаяся из казны. И я планировал обучение в этой школе уже на более высоком уровне, чем все это делалось прежде. У меня была еще одна мысль насчет этой школы – что ее небольшая монастырская больница в будущем станет первой базой, клиникой для будущих студентов медицинского факультета университета. А мои первые ученики станут первыми преподавателями для этих студентов и, обучая с самого начала своих учеников, сами сумеют совершенствовать свои знания. Как будут обстоять дела на других факультетах, я пока не задумывался. Жизнь давно меня приучила, что надо решать все проблемы по мере их поступления и переживать о том, чего, возможно, никогда не будет, – лишняя трата времени и нервов. Но хоть я так и старался думать, все равно долго не мог уснуть.