Капитан уже открыл рот, чтобы скомандовать, но императрица, отодвинув его плечом, вышла вперед:
– Дети мои! – начала свою речь Анна, и солдаты сразу же притихли. – Беда у меня. Сестричка младшая, Лизанька, дочка мово дядюшки-государя, мятеж устроила. Ведет сюда полк Семеновский, чтобы меня с престола свергнуть да самой царицей стать. Ведомо мне, что вельми вы Лизоньку любите. С преображенцами она выросла, а игрушками ей ваши ружья да тесаки были [39] . Я же – чужая для вас. Малая я была, когда Петр Алексеевич за немца меня замуж отдал. Двадцать годков в Курляндии провела, токмо изредка на родину приезжала. Но язык русский и веру нашу православную я не отринула. Знаете, что позвали меня на престол, сами же клятву на верность приносили. И теперь сами решайте. Можете клятву нарушить и Лизоньке меня с головой выдать. Но лучше уж убейте. Худая я, хорошая, но покамест я ваша царица. Уж лучше пусть смерть будет, чем плен. Негоже, чтобы цари русские в плен попадали. Или же за меня становитесь. Но ничего я вам не пообещаю, окромя смерти. Много их сюда идет, не отбиться нам.
Бобылев, слушая речь царицы, покрылся холодной испариной, мысленно матеря государыню. Это ж удумала, чего сказать! Мол, ничего, кроме смерти, не обещаю! Но деваться некуда, и он, сдержав где-то в глубине глотки длинный матюг, глубоко вдохнул, а когда выдохнул, прохрипел, обнажая шпагу:
– Я с тобой, государыня! Вместе умирать будем!
Андрей подошел к своей любовнице и повелительнице и встал за ее спиной. Обвел взглядом тех, с кем прослужил уже больше десяти лет, и кавалергардов, коих тоже неплохо знал. Невесело усмехнулся.
– Да ты че, Ондрюха, один за государыню умирать собрался? – раздался бас Митрофана Егорыча – вечного сержанта, помнившего не только Полтаву, но и Нарву. – Забыл, кто тебя из недорослей-то в прапоры выводил?
Егорыч, приставленный когда-то в дядьки к барчуку-новобранцу, растолкал народ и встал рядом с бывшим подопечным. А дальше словно прорвало. Оба плутонга – и преображенцы, и кавалергардия – выстроились вокруг императрицы, горничных и младенца, образовав малое каре. Кавалергарды, помявшись, становились в строй пешими. Конных атак не предвидится, а с лошадьми сейчас – маета одна.
Наверное, солдатам положено было скидывать треуголки, падать ниц и кричать, разрывая кафтаны до нижней рубахи: «Не выдадим! Умрем за тебя!» Но никто не кричал, не клялся и не божился. Просто молча крестились и становились в строй, готовясь умирать за почти неизвестную, но – царицу! Что на Руси всегда хорошо умели делать, так это умирать.
– Командуй, Ондрюха, – пробасил Егорыч, и капитан, становясь командиром, вышел вперед.
– Прапорщик Зинин! – приказал Андрей командиру кавалергардов. – Вышли двух верховых на Московскую дорогу – пусть там стоят и ждут, когда бунтовщики пойдут.
Прапорщик, гордясь порученным делом, тотчас же начал озадачивать подчиненных. Бобылев, строго оглядев строй, скомандовал:
– Рота! (Хотя в двух плутонгах и полуроты не наскрести, но звучало лучше!) За мной ша-гом арш!
Капралы подхватили начальственный глас, переводя в привычное для каждого солдата: «Ать-два! Ать-два! Левой…левой…», а капитан понемногу успокоился, прикидывая, что пока семеновский полк дойдет из Москвы до Измайлова, так час пройдет, если не более. За это время можно подготовить позиции к обороне. А какая позиция в Измайлове самая лучшая, тут и голову не надо ломать. Капитан вел людей к замерзшим прудам, самому сердцу Измайлова, любимого детища двух царей – Алексея Михайловича и Федора Алексеевича.
Мостовая башня, построенная в виде трех ступеней, была заброшена давным-давно. А ведь когда-то на втором ярусе Алексей Тишайший собирал бояр и окольничих на Боярскую думу. Юноша Петр отыскал в закоулках первого яруса старый английский ботик, прозванный «дедушкой русского флота».
Эх, кабы не зима да не лед, оборонять островок было б куда как проще! Поставить баррикаду напротив моста да и отстреливаться. Конечно, Серебряный пруд – это не Нева и не Днестр. Семеновцы форсировали бы его не глядя, даже понтоны не надо наводить. Но все-таки водяная преграда – это лучше, чем ничего.
Огромный висячий замок, замыкавший ворота в башню, был сбит прикладами. Преображенцы и кавалергарды деловито занимали позиции, деликатно препроводив государыню и девок на третий ярус, где безопаснее.
В одном из чуланов нашлась целая связка факелов. Когда их подпалили и укрепили вдоль стен, стало веселее. Факелов, конечно же, надолго не хватит, но скоро рассвет. Бобылев попенял самому себе, что не догадался захватить из терема хотя бы парочку свечей для государыни. Но всего не предусмотришь. Надобно было тогда и провизию прихватить, и воду. Ну, много чего. Вона, младенчик орет – не иначе, пеленки мокрые, а сменных девки, конечно же, прихватить не догадались.
На всякий случай пробежался по ярусам, но командовать не понадобилось. Кавалергардия и лейб-гвардейцы занимали места у окон, заряжали оружие, а свободные от постов стаскивали к воротам вывороченные из перегородок кирпичи, бревна.
На первом ярусе было ажно четверо ворот, но двое из них наглухо замурованы. Стало быть, обороняться легче.
– Егорыч, ты где? – позвал капитан сержанта, и тот появился, словно бы ждал.
– Вона я, туточки, ваше высокоблагородие! – вытянулся тот, не назвав, как втайне опасался Бобылев, своего командира Ондрюхой.
– Значится, господин сержант, принимаешь команду на этом ярусе, – приказал капитан, а заприметив неподалеку прапорщика преображенцев, сразу же сделавшего обиженную физиономию, уточнил: – Не на всем, а тут, у ворот. А господин прапорщик за весь ярус отвечает.
– Слушаюсь, господин капитан! – повеселел прапор, а Егорыч только кивнул.
– Одни ворота пока не заваливайте, ждите дозорных, – наказал капитан. Вспомнив, спросил у сержанта: – Баклажки с водой у солдат есть?
Сержант почесал щетину:
– Баклажки-то есть, а вот как с водой… Щас проверю. Ежели у кого пустая – вмиг наберем.
– А где набирать-то станешь? – не понял капитан, прикинув, что до ближайшего колодца бежать саженей сто, а то и двести, но тут до него дошло – пруды же кругом! Апрельский лед талый и тонкий, пробить его тесаками – пара пустяков.
– Еще, ваше высокоблагородие, – доложил сержант. – Хлопцы в чуланке муку нашли, мешков двадцать, – можно в воде развести и затирку сделать.
– Молодец, Митрофан Егорович, – искренне похвалил капитан сержанта. – Живыми останемся – государыня милостью не обойдет!
– Рады стараться, ваше высокоблагородие! – усмехнулся старый солдат.
Какие там милости! Всему полку известно, что Петр Алексеевич после Прутского похода Егорыча прапорщиком хотел пожаловать, но тот отказался – мол, сержантом жил, в сержантах и помру. Дескать, прапорщиков много, а он – один! Государь осерчал немного, хотел дубинкой попотчевать, но передумал и из своих рук серебряный рубль подарил. А после сражения при Вазе Егорыча – неслыханное дело – единственного удостоили офицерской наградой – золотой медалью.