— Понимаю, что ты имеешь в виду. Я после семинарии много лет сам так поступал. Находил верные ответы время от времени, но я не знал тебя. Эти дни, прожитые вместе с вами, просветили меня куда больше, чем все те ответы. — Они продолжали дрейфовать вместе с течением.
— Так как же, увижу я тебя снова? — спросил он.
— Разумеется. Ты можешь увидеть меня в произведении искусства, в музыке, в молчании, в людях, в Творении, в собственной радости и огорчении. Моя способность к общению безгранична, живая, меняющаяся, и она всегда будет настроена на добро и любовь Папы. И ты увидишь и услышишь меня в Библии совсем иначе. Только не ищи правил и принципов, ищи взаимоотношений, это единственный путь, ведущий к нам.
— Но все равно это будет не то, что видеть тебя сидящей на носу моей лодки.
— Нет, это будет гораздо лучше, чем ты можешь себе представить, Макензи. И когда ты наконец заснешь для этого мира, у нас с тобой будет вечность, которую мы проведем вместе, лицом к лицу.
Внезапно Сарайю исчезла. Хотя он знал, что на самом деле она не исчезала.
— Прошу тебя, помоги мне жить в правде, — произнес он вслух.
«Может быть, это сойдет за молитву», — подумал он.
Когда Мак вошел в хижину, Иисус и Сарайю уже сидели за столом. Папа, как обычно, хлопотала, внося тарелки с изумительно пахнущими кушаньями, и снова Мак узнал лишь немногие из блюд, да и на те пришлось взглянуть второй раз, чтобы убедиться, что они в самом деле ему знакомы. Овощи подозрительным образом отсутствовали. Он направился в ванную, чтобы привести себя в порядок, а когда вернулся, остальные трое уже приступили к еде. Мак подвинул четвертый стул и сел.
— Но на самом деле вам же не нужно есть, правда? — спросил он, наливая себе в тарелку нечто похожее на жидкий суп из морепродуктов, с кальмаром, рыбой и прочими, не поддающимися идентификации деликатесами.
— Нам не нужно делать вообще ничего, — с некоторым нажимом ответила Папа.
— Тогда зачем же вы едите? — поинтересовался Мак.
— Чтобы побыть с тобой, милый. Ты должен есть, так разве найдется лучший повод, чтобы провести время вместе?
— Кроме того, все мы любим готовить, — прибавил Иисус. — И я люблю еду, очень даже люблю. Ничто не приведет в такой экстаз твои вкусовые сосочки, как шаомай, [3] угали [4] или кори-бананье. [5] А потом еще кусочек сливочного пудинга или тирамису [6] с горячим чаем. Объеденье!
— Нет ничего лучше.
Все засмеялись, после чего снова принялись деловито передавать друг другу блюда и накладывать себе еду. Пока Мак ел, он прислушивался к разговору этих троих. Они болтали и смеялись, словно старинные друзья, которые знают друг друга до кончиков ногтей. Он завидовал их беспечному и в то же время исполненному почтительности разговору и пытался представить, каково было бы вот так же беседовать с Нэп или с близкими друзьями.
И снова его поразили чудесность и невероятная абсурдность этого момента. Он мысленно перебирал разговоры, в которые вовлекали его за последние двадцать четыре часа. Подумать только! Он провел здесь всего сутки? И что же он будет делать со всем этим, когда вернется домой? Он знал, что обо всем расскажет Нэн. Она может не поверить, так ведь и он на ее месте, пожалуй, не поверил бы ни единому слову.
Полет его мысли набирал скорость. Ничего подобного не могло происходить на самом деле. Он закрыл глаза и постарался отвлечься от звучащих рядом голосов. Внезапно наступила мертвая тишина. Он медленно приоткрыл один глаз, наполовину готовый к тому, что сейчас окажется дома. Но вместо этого увидел, что Папа, Иисус и Сарайю внимательно смотрят на него и глуповатые улыбки словно приклеились к их лицам. Он даже не пытался им ничего объяснить. Он знал, что они все понимают.
Тогда он указал на одно из кушаний и спросил:
— Можно мне попробовать вот это?
Разговор возобновился, и на этот раз он внимательно слушал. Но снова ощутил, что его уносит куда-то. Чтобы устоять, он решил задать вопрос.
— Почему вы любите нас, людей? — Ему стало понятно, что он не сформулировал вопрос как следует. — Ну, то есть я хочу понять, почему вы любите меня, когда мне нечего дать вам взамен?
— Если задуматься о том, — заговорил Иисус, — какая невероятная свобода заключена в осознании того, что ты ничего не можешь дать нам, по крайней мере, ничего такого, что можно добавить или забрать у тех, кто мы есть… Подобное знание снимает всякие запреты.
— А ты любишь своих детей больше, когда они ведут себя хорошо? — прибавила Папа.
— Нет, все эти доводы я понимаю, — Мак помолчал. — Однако я ощущаю себя более реализованным, потому что они есть в моей жизни, а вы?
— Нет, — сказала Папа. — Мы уже полностью реализованы внутри самих себя. Но вы созданы для того, чтобы жить в сообществе, и в то же время созданы по нашему образу и подобию. Так что для вас испытывать подобные чувства к своим детям или к чему-нибудь, что «делает богаче», в высшей степени естественно и правильно. Не упускай из виду, Макензи, что я не человеческое существо, по самой своей природе нечеловеческое, несмотря на то что мы решили провести эти выходные с тобой. И полностью человек в Иисусе, но при этом я нечто совершенно иное по своей природе.
— Ты же знаешь, ну конечно ты знаешь, — произнес Мак извиняющимся тоном, — что до сих пор я только и мог придерживаться этой точки зрения, но потом сбился, и в мозгах у меня просто каша…
— Я понимаю, — заверила Папа. — Ты не можешь представить перед своим мысленным взором то, чего не можешь испытать наяву.
Мак секунду подумал над ее словами.
— Наверное, так… Но как же… Вот видишь? Полная каша!
Когда все отсмеялись, Мак продолжил:
— Вы знаете, насколько я благодарен вам, однако за эти выходные вы отправили на помойку почти все, что я знал. Что мне делать, когда вернусь домой? Чего вы ждете от меня теперь?
Иисус с Папой повернулись к Сарайю, которая подносила ко рту вилку с наколотым на нее куском. Она медленно положила вилку на тарелку и ответила на смущенный взгляд Мака.
— Мак, — начала она, — ты должен простить этих двоих. Люди имеют тенденцию изменять язык, подгоняя его под нужды своей независимой жизни и необходимости действовать. Поэтому, когда я слышу речь, искаженную людьми в угоду правилам, ставшим важнее жизни с нами, мне трудно промолчать.
— Как и должно быть, — прибавила Папа.
— Но что же именно я сказал? — спросил Мак, преисполненный любопытства.