* * *
23 января, 18.15
Из динамиков потекли волшебные звуки вальса Штрауса.
– Парампампампам! Пам-пам! Пам-пам! Опаздываем! Минут! На два… – Мой внутренний голос зачастил, машинально стараясь попасть в такт музыке. – Парампампампам… Пампампам! Не успе! Ю пе! Ресесть! Парарарарам!!!
Бравурный аккорд ознаменовал посадку, пассажиры в салоне лайнера зааплодировали.
Я беззвучно выругалась.
На стыковку в Вене у меня было тридцать минут, осталось десять. За окошком виден был подкативший автобус, значит, пассажиров не выпустят по «рукаву» и я совершенно точно не успею на рейс в Прагу, парампампам его так распарампампампам!
Бортовое радио металлизированным голосом фройляйн стюардессы озвучило объявление на языке Шиллера и Гете, которого я не знаю, но чуткое ухо дипломированного филолога уловило слово «Прааг».
Что, что там про Прагу?!
– Пассажиры, следующие транзитными рейсами в Прагу, Париж и Брюссель, подойдите к представителю аэропорта у трапа, – повторила железная фройляйн по-английски.
Язык Шекспира и Диккенса я знаю слабо и разговариваю на нем с монголо-татарским акцентом и только в случае крайней необходимости, предпочитая лишний раз не позориться. Но понимаю почти все, как та собака из анекдота.
«Фас! – отдал мне мой внутренний голос команду, понятную любой собаке. – Взять этого представителя аэропорта!»
Я энергично протолкалась к выходу, некультурно вонзая локти в бока куда менее торопливых пассажиров и автоматически извиняясь на разных языках:
– Сорри… Простите… Извините, пшепрашам, меа кульпа, миль пардон, мадамы и господамы!
Что-то не то я говорила, но меня тоже нужно было понять и простить – я ужасно нервничала.
Фройляйн проводница любезно мне улыбнулась. Я подарила ей незабываемый сверкающий оскал в стиле «вампиреныш на тропе войны» и с грохотом скатилась по ступенькам трапа к сотруднику аэропорта – тетеньке в оранжевом жилете.
На моей родине такие яркие апельсиновые тужурки носят дорожные рабочие, но австрийская тетенька держала в руках не совковую лопату, а планшет с трепещущей бумажкой. Свободной рукой она направляла в микроавтобус тех пассажиров, которые знали пароль: «Прага», «Париж», «Брюссель».
– Прага! – гаркнула я, стукнув себя в грудь кулаком с зажатым в нем посадочным талоном.
Тетенька кивнула, оторвала от моего талона купон и подтолкнула меня к микроавтобусу.
Фу-у-у-уххх… Глядишь, еще успею!
Дяденька, на полу пальто которого я приземлилась в машине, вежливо пробурчал мне что-то успокаивающее, я слабо улыбнулась и мысленно призвала тетку в жилетке поторопиться. Наконец она уловила мои нервические телепатемы, запрыгнула за руль, и микроавтобус резво помчался к зданию аэровокзала.
– Парампампампам, пам-пам, пам-пам, – нервными часиками затикал мой внутренний голос, пока я гипнотизировала напряженным взглядом приближающиеся раздвижные двери.
– Паспортный контроль, – объяснила оранжевая тетя, подводя нашу маленькую группу опаздывающих торопыг к пограничной будке на две каморки.
В одной сидела женщина, в другой мужчина.
«К мужику иди, они к бабам добрее», – торопливо посоветовал мне внутренний голос.
Как будто я этого не знала!
Я когда-то работала в школе, где коллектив почти сплошь женский, и прекрасно знаю, как нетерпимы друг к другу дамы. Единственный случай, когда я предпочитаю обращаться за помощью не к мужчине, а к женщине, – визит к гинекологу.
В данном случае раздевание мне вроде бы не грозило, и я смело протянула свою краснокожую российскую паспортину молодому человеку в форме.
Роковая ошибка!
Я успела подумать, что у служивого чуткие пальцы пианиста и неприятно въедливый взгляд троллейбусного контролера, и тут же услышала:
– Ихь пасс ист нихт гюльтиг!
«Какой, на фиг, гульфик?!» – сварливо озадачился мой внутренний голос.
А я, кажется, внезапно стала понимать немецкий!
– Как это – паспорт недействителен? Он до четвертого февраля! – парировала я по-русски, тыча пальцем в соответствующие циферки в документе.
Полицай-пианист-контролер покачал головой:
– Драй монате!
«Какие, на фиг, манатки?!» – запаниковал мой внутренний голос, ни разу не шпрехен зи дойч.
А я поняла: въедливый юноша обнаружил, что мой загранпаспорт заканчивается раньше чем через три месяца.
По правде говоря, он заканчивался куда раньше чем через три месяца – уже через неделю после моего возвращения из поездки. Но визу-то мне дали, значит, это не такое уж важное условие!
Во всяком случае, в турагентстве, которое срочно за немалые денежки сделало мне эту визу, меня уверяли, что проблем со въездом в Шенгенскую зону у меня не возникнет.
– Но у меня же есть виза, вот!
Я ловко перевернула страничку и продемонстрировала въедливому юноше зелененькую нашлепку за подписью атташе Константиноса Ксенидиса.
Ну да, это атташе консульства Греции, но какая разница? Шенгенская виза есть шенгенская виза, уверяли меня в турагентстве.
– Гречиш визум? Унмёглих! – Несговорчивый полицейский не перестал мотать головой, при этом амплитуда качаний заметно увеличилась. – Нихт! Нихт!
«Правильно в Австрии обращаются к местным полицейским – «хер полицай», очень подходит им это ругательное название!» – злобно молвил мой внутренний голос.
– Хер полицай! – сказала я с чувством. – Ай маст ту би ин Праг! Ит из вери, вери импотент!
– Нихт!
«Вот же импотент чертов», – выругался мой внутренний голос.
Хер полицай добавил к упражнению для шейного отдела позвоночника взмах рукой, и нетерпеливо дожидавшаяся меня тетя в жилете поспешно убежала.
Раздвижные двери сомкнулись за ней и группой счастливцев, благополучно продолжающих свои путешествия.
«А вас, Штирлиц, я попрошу остаться», – напророчил мой внутренний голос.
Въедливый полицейский юноша покинул свою кабинку и поманил меня за собой.
«А ведь говорили тебе, что ничего хорошего из этой затеи не получится», – хныкал мой внутренний голос, пока я брела за полицейским юношей секретными тропами, где не ступала нога добропорядочного пассажира.
Мы пришли в помещение, где было довольно много народа: с десяток граждан в пестрых одеждах с чемоданами и детьми – и человек пять в такой же черной форме, как у моего сопровождающего.
«Это кутузка?!» – ужаснулся мой внутренний голос.