Он говорил отрывисто и с полным надежды доверием смотрел в неподвижное лицо губернатора.
— А Маргарита? — спросил он.
— Я никогда бы не осмелился просить, если бы не был уверен в ее любви.
— Но как же вы, капитан, — спросил Гастингс серьезно, но без строгости, — домогались любви Маргариты, не получив согласия ни матери, ни отца?
Капитан содрогнулся, чело его омрачилось.
— Я не добивался любви Маргариты. Я не говорил ни слова до того момента, когда получил от вас право говорить, основываясь на вашем обещании исполнить всякую мою просьбу, если она только будет в вашей власти.
— О таком желании я не мог и думать, — уточнил Гастингс, — и исполнение его лежит гораздо дальше за пределами моей власти, чем исполнение всякого другого желания.
Лицо капитана помрачнело.
— За пределами вашей власти? — спросил он. — Я не понимаю, что же тогда во власти человека, как не разрешение на брак своей дочери?
— Маргарита не моя дочь.
— Но вы имеете все права отца, и я не думаю, что барон Имгоф когда-либо будет оспаривать хоть одно из ваших решений.
— Вот именно поэтому моя священная обязанность охранять ребенка той женщины, которой я дал свое имя, от всякой ошибки. К нему я должен относиться вдвое заботливее, ведь я заменяю ей отца… Что, если когда-нибудь ваше прошлое станет ей известно? Такая случайность возможна, и что же тогда скажет свет, что скажет Маргарита?
— Свет?! — вскричал капитан. — Разве не вы мне сказали, что этот крест, которым вы украсили мою грудь, прикрывает мое прошлое, что кавалера рыцарского ордена Бани сам король делает равным со всеми джентльменами Англии?
— Перед законом и церемониалом, но не перед чувством. Английский закон может дать права гражданства и парии, король может сравнять его с офицерами и рыцарями, но не общество, которое так взыскательно. Признает ли оно такого человека, как вы?
Капитан побледнел, угрожающе сверкнули его глаза.
— Простите мне, друг мой. — Гастингс взял за руку капитана. — Слова мои не должны вас обижать, но вразумить. Не подвергайте свой и Маргаритин жизненный покой случайностям. Вы хорошо знаете, что я без всяких предрассудков подал вам руку и вытащил вас из той бездны, в которую вы попали.
— Разве я недостойный счастливец, которого ваш каприз вытащил из той глубины, куда я свалился? Разве на той глубине я не боролся храбро с судьбой, и разве я не заставил трепетать тех людей, которые думали, что смеют меня презирать? Разве я вас умолял о защите? Разве я не дал вам возможности столкнуть меня обратно в пропасть, из которой я поднялся?
— Все верно, капитан, — согласился Гастингс, — и потому я уважаю вас, как уважаю всякую волю, всякую силу, всякую храбрость, даже мне враждебную; поэтому-то я и не хочу, чтобы ваша гордость и ваша любовь узнали разочарование.
Капитан выпрямился. Его голос приобрел твердость и уверенность.
— Разве вы не дали мне слова, когда просили еще об одной услуге — исполнить одну мою просьбу, которую я вам изложу? Разве вы мне не дали свое слово? А теперь вы истолковываете все иначе… Что было бы с вами и с английским владычеством в Индии, если бы Гайдер-Али вошел в Мадрас? А если бы низам гайдерабадский к магараты присоединились к победоносному льву из Мизоры? Сегодня вы король Индии, и я в этом столько же принимал участие, как ваша собственная храбрость и ваша сила. Гайдер-Али не сделал мне зла, и у него я поднялся бы так же высоко, как и у вас. Здесь же мне приходится слушать, что английское общество, для которого я спас Индию, будет считать меня прокаженным… Пусть весь свет так думает, Маргарита не подумает так; Маргарита будет за меня, и мы с недосягаемой высоты будем смотреть на жалких трусов, которые никогда бы не выбрались из той пропасти, в которую столкнули меня.
Лицо Гастингса горело, грозно сверкали его глаза, он понимал, что в словах капитана заключается правда.
— То, что вы сделали, — подтвердил он, — я признаю, но я не могу думать так, как вы. Вы были для меня сильным, хорошо действующим орудием. Но я и без вас победил бы своих врагов.
Капитан печально покачал головой.
— Но умный мастер не ломает своих орудий; ставшая близкой рука не отталкивает друга… Маргарита меня любит, она не боится злых языков.
— Даже если бы и так! — крикнул Гастингс. — Не содрогнется ли этот ребенок от прикосновения руки, обагренной кровью Гайдера-Али?
Капитан смертельно побледнел.
— Вы смеете упрекать меня? — крикнул Синдгэм хриплым голосом. — Вы, пославший меня на смерть? После того, как я рисковал своей жизнью?..
— А Хакати? — крикнул Гастингс.
Лицо капитана потемнело, он в упор смотрел на Гастингса, широко раскрыв глаза; затем произнес с ледяным спокойствием:
— Всегда ведь убивают змею, которая коварно хочет брызнуть на нас своим ядом, и тигра, готового на нас прыгнуть… Но все равно мы только теряем время, считаясь друг с другом. Я вижу, что у вас достаточно храбрости, чтобы нарушить данное мне слово; такой храбрости я не мог подозревать в Уоррене Гастингсе, покорителе Индии.
Гастингс взял руку капитана и пожал ее.
— Вы злитесь, мой друг, я вас понимаю и не хочу принимать ваших слов, как я их принял бы в другое время. Прошу вас, будьте уверены, что я желаю вам добра, что, отказывая вам, я только думаю о вас и о Маргарите; я только хочу избавить вас от горя и разочарования.
Капитан стоял молча, почти равнодушно, его холодная, окоченевшая рука не отвечала на пожатие Гастингса.
— Обдумайте, капитан, — призвал его Гастингс, — время все побеждает и уясняет. Обещайте мне по крайней мере одно: не быть враждебным к лорду Торнтону.
— Какое мне дело до лорда Торнтона, — вздохнул капитан с горечью. — Для меня он не существует, я даже не буду с ним говорить, но, — прибавил он, на мгновение зловеще оживляясь, — пусть и он бережется показывать, что я для него существую.
— Спасибо вам, капитан, — поблагодарил Гастингс. — Я уверен, что когда-нибудь вы меня поблагодарите за мое увещевание, цель которого — разогнать сон, от него вы проснетесь неизбежно с жестокой болью.
Капитан поклонился по-военному и вышел.
«Прав ли капитан? — подумал Гастингс, когда остался один. — Нет, нет, он не прав, им никогда не будет счастья; я не могу лишить Маргариту блестящего будущего, к тому же родство с лордом дает мне влиятельного друга, который иначе может стать опасным врагом. Я дал ему то, что он заслужил, а если он протягивает руку к цветку, растущему высоко над ним, то не моя вина. Он должен сознавать расстояние, которое отделяет его от недосягаемых высот».
Гастингс позвонил. По очереди входили члены совета и чиновники компании со своими докладами. День прошел как обычно. Капитан только выглядел бледнее и серьезнее обыкновенного, но при его строгой сдержанности со всеми, которую он с себя сбрасывал только в тесном кругу, этого никто и не заметил. Награждение его орденом стало всем известно, и он получил много поздравлений.