– Насколько я помню, – сухо заметил Хефферэн, – в протоколе указано, что я видел именно Кийса.
– Забудьте об этом, – взмолился я. – Вычеркните из памяти. Очистите свое сознание, превратите его в пустышку, что не составит… – Посчитав конец фразы недипломатичным, я прикусил язык и взглянул на часы на запястье. – Уже девять минут восьмого. В то утро вы были верхом или на своих двоих?
– Верхом.
– Тогда вам пора в седло, чтобы соблюсти чистоту эксперимента. Проявим внимание к деталям… Скорее! Вон он едет!
Готов признать, этот казак знал, с какой стороны подойти к коню. Он пулей взлетел в седло – лично я бы за это время не успел бы даже вставить ногу в стремя, и теперь внимательно смотрел туда, где вот-вот должен был появиться всадник. Да и в лошадях, надо отдать ему должное, Хефферэн тоже знал толк. Не зря полицейский восхищался жеребцом покойного Кийса: этот гнедой конь и впрямь был очень хорош – стройный, но не костлявый, с горделивой посадкой головы, он двигался великолепным пружинящим аллюром. Я тщательно вглядывался, пытаясь различить лицо седока, но с такого расстояния это было невозможно. Я видел лишь синий жакет, желтые бриджи и сгорбленные плечи – но не более того.
Хефферэн не издал ни звука. Когда всадник подъехал к концу открытого отрезка дорожки, я снова напряг зрение в надежде, что сейчас произойдет нечто важное, поскольку знал, что за поворотом он столкнется с четырьмя конными копами.
Однако все произошло очень быстро и неожиданно: среди тех вариантов, которые я проигрывал в уме, ничего подобного не значилось. Гнедой скрылся из виду за поворотом, но не прошло и секунды, как он появился вновь, и на этот раз горделивой осанки у него не было и в помине. Проскакав галопом шагов десять, конь резко развернулся – видать, наезднику порядком поднадоела дорожка для верховой езды – и, совершив великолепный прыжок, свернул налево, на лужайку, – и понесся дальше на восток, в сторону Пятой авеню. Одновременно в поле зрения появился квартет конных копов – ну прямо бравые кавалеристы, совершающие марш-бросок. Когда они увидели, какой оборот приняли события, задние ноги их скакунов вдруг разом одеревенели: кавалерия проскользила с десяток футов по грязи, а затем изготовилась совершить тот же маневр и броситься в погоню по траве.
Из леска, мешавшего нам с Хефферэном видеть сарай, выбежала небольшая толпа, огласившая окрестности воплями разочарования. После этого мой спутник меня покинул. Сорвавшись с места, его лошадь скользнула бедром по моему плечу, из-под копыт полетели куски дерна – и Хефферэн устремился вниз по склону, чтобы принять участие в погоне. С востока донеслись звуки выстрелов, и это подстегнуло меня. В тот момент я был готов отдать свое годовое жалованье – да что там жалованье, целое королевство – за быстрого скакуна, однако за неимением такового пришлось мне бежать на своих двоих.
Я показал неплохие результаты по пути вниз с холма и до самой дорожки для верховой езды, но по другую сторону ее начался подъем, и мне, помимо всего прочего, пришлось огибать деревья и кусты, а также перепрыгивать через ограждения. Я бежал напрямик, не отклоняясь от намеченной цели в поисках попутных дорожек, поскольку с востока продолжал доноситься шум, в котором отчетливо прозвучал очередной залп выстрелов. Забавно, но даже во время своего спринтерского забега я переживал за судьбу великолепного гнедого скакуна и от души надеялся, что тот останется цел и невредим. Наконец впереди показалась ограда парка, но я не увидел ровно никакого движения, хотя с каждым новым шагом шум становился всё громче и ближе. Прямо по курсу высилась окружавшая парк стена, и я, не зная, с какой стороны находятся ближайшие ворота, подбежал к этой стене, взобрался на нее и замер, оглядываясь вокруг и пытаясь отдышаться.
Я оказался на углу Шестьдесят пятой улицы и Пятой авеню. В квартале от меня, у ворот парка, Пятая авеню была настолько забита, что движение замерло вовсе. Автомобили, по большей части легковые, накапливались по обе стороны перекрестка, и пешеходы подтягивались со всех направлений. Пассажиры вставшего автобуса спешили туда же. Над толпой возвышались лошади. Поначалу мне сгоряча показалось, будто их там чертова прорва, но на самом деле их было всего лишь шесть или семь, не больше. Все как на подбор каурой масти, за исключением уже известного вам гнедого жеребца: я искренне обрадовался, увидев, что с ним все благополучно. Седло на гнедом коне пустовало.
Я пробивал себе дорогу в эпицентр событий, когда меня схватил за руку некий субъект в полицейской униформе, и провалиться мне на месте, если офицер Хефферэн не пропел во все горло:
– Пропустите его, это Гудвин, подручный Ниро Вульфа!
Я с удовольствием поблагодарил бы Хефферэна, но по-прежнему еще с трудом дышал после пробежки, так что воздуху на разговоры мне не хватало. Поэтому я просто двинулся дальше и вскоре удовлетворил свое любопытство, не тратя дыхание на расспросы.
Виктор Телботт, наряженный в синий жакет и желтые бриджи, по-видимому, также ничуть не пострадал во время бешеной скачки. Он стоял, даже не пытаясь сопротивляться, в окружении придерживавших его за локти служителей закона. На чумазом лице Телботта застыло выражение крайней усталости.
– Вы будете рады услышать, – сообщил я Вульфу вечером того же дня, – что ни один из тех счетов, которые мы рассылаем своим клиентам, не придется направлять в окружную тюрьму. А то, согласитесь, могло получиться неловко.
Было начало седьмого, и Вульф как раз вернулся из оранжереи. Перед ним уже стояло пиво. Я же сидел за своей пишущей машинкой, готовил счета к отправке.
– Броадайк, – продолжал я, – заявил, что попросту купил эскизы, которые ему предложили, не зная, откуда те взялись, и, скорее всего, будет стоять на своем. Дороти пришла к соглашению с Поулом и не собирается выдвигать обвинения. Что до нее самой, то, как вы и говорили, деньги теперь принадлежат ей, так что Дональдсон решил не связываться с полицией. А Сэффорда и Одри нельзя судить только потому, что они отправились в то утро верхом прогуляться по парку и, не желая запутать следствие, не стали сообщать сей факт в своих показаниях. Кстати говоря, если вам интересно, почему наши клиенты решили принять в свою компанию простого конюха, имейте в виду: Уэйн Сэффорд вовсе даже не простой конюх. Он – кто бы мог подумать – владелец Академии верховой езды, так что Одри не прогадала… Возможно, они сыграют свадьбу сидя верхом.
Вульф хмыкнул:
– А потом, все так же в седле, разведутся.
– У вас сложилось стойкое предубеждение насчет брака, – упрекнул я его. – Между прочим, я и сам подумываю однажды рискнуть. Поглядите на Сола – человек стянут по рукам и ногам, наподобие палатки на колышках, и при этом совершенно счастлив. Да, кстати, о Соле. С какой стати вы выбросили деньги на ветер, усадив их с Орри обзванивать нью-йоркских портных?
– Эти деньги потрачены не напрасно, – огрызнулся Вульф. Он терпеть не может, когда его обвиняют в расточительстве. – Имелся шанс, пусть и незначительный, что Телботт окажется полным идиотом, заказавшим свой наряд прямо здесь. Конечно, куда более вероятным представлялось, что он сделал это в одном из городов, где недавно побывал, и скорее всего – в самом далеком. Поэтому первым делом я позвонил в Лос-Анджелес, и Юго-Западное сыскное агентство отрядило пятерых своих сотрудников проверить эту версию. И потом, Сол и Орри занимались и другими вещами. Сол выяснил, например, что номер Телботта в гостинице «Черчилль» расположен таким образом, что ему не составило бы труда, воспользовавшись лестницей и черным ходом, незамеченным покинуть отель и потихоньку вернуться назад. – Вульф фыркнул. – Сомневаюсь, чтобы подобный вариант пришел в голову инспектору Кремеру. К чему такие тонкости? Он поверил на слово тому полисмену, который якобы видел Кийса верхом на лошади, живым и здоровым, в десять минут восьмого.