Мишель Андре повертела старинный серебряный браслет с брелоками на руке. Местами серебро потемнело.
— Вас удивляет, что я говорю о своей матери, когда мне следовало бы говорить о сыне. Придется объяснить. Когда война закончилась и мой отец уехал в Гамбург, мать осталась совершенно одна. За национальность уже не преследовали, но началась охота на предателей — любовниц немецких солдат. Мама избежала сурового наказания. Они побрили ей голову, но до смолы и перьев дело не дошло. Другим повезло меньше. Может быть, ее спас живот. Они сжалились над беременной. Хотите посмотреть, как она выглядела?
Не дожидаясь ответа, Мишель Андре подошла к одной из закрытых дверей. Протянула руку, потрогала дверь, опустила пальцы ниже и нашла ручку. Вскоре она вернулась с фотографией в изящной рамке и протянула ее Мари. Они с Анной молча разглядывали красивую женщину в длинном шелковом платье, с пушистым боа на плечах и сигаретой в длинном мундштуке. На фото она чуть наклонила голову, и длинные, достававшие ей до талии волосы рассыпались по плечам.
— Они были каштановые, — прокомментировала Мишель. — Мне так и не довелось увидеть их во всем великолепии. После бритья они не отросли. Наверное, из-за плохого питания. Или изнурительной работы днями и ночами. Или горя, почему бы и нет? Мама стала носить парики. Когда я приехала в Швецию, у меня с собой было всего ничего: ребенок в животе и сумка, полная париков.
Мишель протянула руку и взяла с блюда бутерброд.
— Яблочко от яблони недалеко падает. Какова мать, такова и дочь, скажете вы. Я не стану вдаваться в детали. Мы выжили, вот и все. Мой ребенок не был плодом нищеты или войны, нет, он был плодом страсти, страсти столь сильной, что я оказалась не в силах ей противиться. Моя мать умерла, не подозревая, что я беременна. Она тяжело болела, и я не хотела расстраивать ее этой новостью. Она была матерью-одиночкой, которой пришлось выживать в жестоком мире, то же будущее ждало и меня. Но по воле судьбы я оказалась в Швеции. Стала работать в ресторане и познакомилась с семьей владельцев отеля в Соллефтео, которые предложили мне перейти к ним. Они искали иностранцев для работы в летний сезон. Судя по всему, в городе было много солдат, готовых потратить деньги на развлечения. Пригласить иностранку в то время было большой смелостью, но эти люди не были консерваторами. Как и я сама. К тому же мне было нечего терять. Я поехала к ним и через неделю познакомилась с моим будущим мужем. Он доставлял продукты в отель. Я получила так называемую стабильную жизнь для меня и моего ребенка, хотя мне пришлось дорого за это заплатить.
— Значит человек, которого Фредерик звал папой, знал, что он не его отец? — напряженно спросила Анна.
Мишель улыбнулась.
— Знал ли он? Знать и осознавать — разные вещи. Он никогда не спрашивал, а я не рассказывала. К счастью, Фредерик был очень похож на меня, за исключением волос, но они у него были такие же темные, как и у моего мужа. Но, разумеется, муж что-то подозревал. Слишком разные были они с Фредериком. Со временем я встала между ними.
— А Фредерик? Он знал?
— Конечно нет. Я никогда ему не говорила. Может быть, он тоже подозревал, я не знаю. Но никогда бы не спросил. Это было бы вульгарно, а значит, не в характере Фредерика.
Впервые в ее голосе появилось хоть какое-то чувство, подумала Мари. В плавном потоке гласных и согласных она уловила тень чего-то большего. Горя? Злости? Раскаяния? Сожаления? О чем она жалеет? О том, что заставляла Фредерика изображать воздух, пока играла своим друзьям на рояле? А потом смеялась над ним на глазах у всех?
— Как я сказала, они были слишком разные. Мой муж был грубоват. Кто-то назвал бы его настоящим мужчиной, другие — пещерным человеком. Конечно, в моем присутствии он старался сдерживаться, но о том, чтобы измениться, не было и речи. А Фредерик пошел в меня и в своего родного отца. Который, кстати говоря, был музыкантом. Разумеется, такой сын был большим разочарованием для моего мужа. Мальчик, который предпочитал играть с париками, а не стрелять из ружья.
Вот Мишель и сказала то, чего не могла не сказать.
— Да, полицейские рассказали мне, чем он занимался и как был одет в день своей смерти. Я его не виню. Фредерик был очень талантлив. Как и его отец. Возможно, если бы он реализовал свой талант, все сложилось бы по-другому. Но для него парики стали возможностью спрятаться, когда отец был им недоволен. Зная это, я пыталась его защитить. Я сделала много ошибок в жизни, признаю, но я делала для сына все, что могла. Моя жизнь стала непрерывной борьбой. А мне надо было думать и о себе.
Она сказала это совершенно спокойно и искренне. «Я хочу выжить».
«Я хочу, чтобы меня запомнили».
— Но роковой день настал… Фредерик думал, что папа уехал надолго, я была на уроках в школе. Сын остался дома один, и ему пришла в голову идея… Он надел мое платье и парик, надушился духами, повязал бусы и вставил сигарету в мундштук, как его бабушка на фотографии. Прикурил ее. Включил граммофон. Он танцевал и пел под музыку и не заметил, как муж вернулся со своими товарищами с охоты домой, чтобы выпить. Они вошли и увидели Фредерика в женском платье. Мой муж чуть не сгорел от стыда. В ярости он бросился к Фредерику, сорвал бусы, так что жемчужины рассыпались по полу. Фредерик потом долго просил у меня прощения за испорченное украшение.
Мари стало трудно дышать. Это было уже слишком. Ровный голос, одна нога закинута на другую, пустой взгляд. Фредерик мертв. А она тут за чаем с бутербродами рассказывает анекдоты из его детства.
— Муж наказал Фредерика. Он застрелил его кроликов. Наказание замаскировал под игру. Фредерик должен был спрятать ружье, и если муж найдет его, то застрелит его кроликов. Разумеется, финал был предрешен. Потом мне пришлось приготовить этих кроликов на ужин. Муж пригласил гостей и приказал Фредерику вести себя прилично. Мне кажется, тот случай очень сильно повлиял на детскую психику. Поэтому я вам об этом и рассказываю. Это может объяснить, почему он покончил с собой.
Покончил с собой. Покончил с собой. Покончил с собой. Ничто на свете не изменит этот факт. Фредерика не вернуть.
— Его заставили съесть собственных кроликов? — спросила Анна, и в ее голосе звучали ненависть и презрение, которые она даже не пыталась скрывать.
Мари была благодарна подруге за смелость. Ее тоже подмывало плеснуть горячим чаем в красивое лицо Мишель Андре.
— Какое варварство, думаете вы. Горожанам кажется немыслимым есть на ужин животных, которых они сами вырастили. Но для нас это нормально. Рано или поздно это должно было случиться и с кроликами Фредерика. Нет, я не оправдываюсь. Я сделала все, что могла. Приготовила ужин. Сказала Фредерику, что он может лишь прикоснуться к еде…
Какое-то время они сидели молча. Мари чувствовала, что у нее пылают щеки.
— Вы сказали, что это плохо отразилось на его психике, — нарушила она молчание.
— После этого он перестал переодеваться и стал таким, каким его хотел видеть муж. В первую очередь научился метко стрелять, вызывая восхищение соседей. А повзрослев, уехал из дома, забрав с собой парики, платья моей матери и мундштук. Он не спрашивал у меня разрешения. Но когда полицейские рассказали о его выступлениях в женской одежде, я поняла, что Фредерик… так ничего и не забыл. Наверное, эта двойная жизнь была для него мучительной. Я его понимаю…