— У нас комнат мало, негде поразвратничать? — подловила его Юля. — А кстати! Ты что же с бабами туда приехал?
— Какие бабы, какие! Что ты мелешь?! У меня был важный день, дело всей моей жизни! А ты — бабы! С бабами проводят время, когда нет других забот! Бабы… в моей машине… Пф!
— Откуда же там взялся лифчик?
— А может… — оживился Иван, ему вдруг пришла на ум ценная мысль. — Может, следак тебя нарочно на понт брал! Ему нужны от тебя показания, а женщина выкладывает всю грязь про мужа, если ее сильно обидеть. Как тебе такой вариант?
Юля воскресила в памяти следователя Костю и признала: этот тип способен на любую гнусь, наверняка он стер грани между «можно» и «нельзя». А Иван тем временем почесывал макушку, явно вспоминая, каким еще способом бюстгальтер мог попасть в его машину.
— Еще… во время переговоров мы испортили много листов, дополняя пункты условий. Я просил одного гостя съездить купить пачку бумаги, он воспользовался моей машиной…
— Твои гости нищие, не имеют машин? Как же ты с бедняками решил создать общий бизнес?
— Имеют! — огрызнулся Иван. — Но на дачу я их привез сам! В город они приехали на форум, мне удалось вырвать этих людей на одну ночь! Так что машина была одна. И вероятно, молодой человек заехал к подруге… Да больше некому! Просто некому! А я, дорогая, делами занимался. Слушай, мне без твоих наездов хреново. Очень хреново.
На все Юлины доводы, обнажавшие ее сомнения, у него быстрый ответ, стало быть, Ванька не придумывает на ходу. Ответы логичные, искренние. Как тут придраться: мол, лжешь, негодяй? Ей стало стыдно, как становилось всегда во время ссор, осталось ощутить груз вины на плечах, обнять родного мужа, прижать к груди и зарыдать, разделяя с ним его «хреново». Но Юля чуяла шестым (и даже двадцать шестым) чувством, что это все уловки, ведь Иван не тот Ванечка, за которого она выходила замуж, — рисковый, отчаянный и веселый. А улыбка! У палача топор выпал бы из рук, если бы на эшафоте Ваня ему улыбнулся подкупающе открыто, белозубо, нелицемерно… Так что же не так? Все как будто осталось при нем, а он другой. Да, вот так: все то же, но не то. Или она стала другой? Главное, поймать Ваньку невозможно, не предъявишь же в качестве претензий свою интуицию!
— А чего Щелоков примчался? — спросил он более мягким тоном, ощутив, что жена в замешательстве. — Ему делать нечего после новогодней ночи?
— Жениться на мне жаждет, — мрачно ответила Юля.
— А серьезно?
— Требует завтра же отдать ему все твои записные, ноутбук и документы из офиса.
— Чего-чего? — вытаращился Иван, потом запил шок коньяком. — А ху-ху он не хо-хо? И как он объяснил, зачем ему мои документы?
— Он хочет спасти меня от тюрьмы. Ты ведь кому-то нагадил…
Иван и поморщился, и передернул плечами, слыша от жены словесное непотребство. Он еще выпил рюмку, закусил.
— Нагадил… Раньше я не замечал за тобой вульгаризмов.
— Надеюсь, я тебя еще порадую. Так что мне делать с Саней?
— Не давать, конечно.
— Как же я не дам твою писанину нашему любимому другу? Не забывай, меня и так подозревают в твоей смерти, он тоже.
— Откуда у тебя появилась эта манера — ехидничать? — возмутился Иван. — Скажи ему, что ты не знаешь, где что лежит…
— Саня знает: сейф, ящики твоих столов, компьютеры, записные.
— Придумай что-нибудь! Нет, Юла, ему нельзя отдавать мои архивы!
— Давай пошлю его куда подальше.
— Нельзя! Ты не знаешь, какой он мстительный. Думаешь, я этого интригана обожаю? Нет, я терплю его, иначе он меня уничтожит.
— Уничтожит? За что?
— Каждый человек в бизнесе допускает ошибки, я тоже допускал, а Саня их не забывал. Мне доводилось видеть, как он размазывал людей… Вот и все.
— Значит, так: отдать архивы нельзя и послать Саню нельзя! Прости, дорогой, а что же можно?
— Ну, выкрутись как-нибудь, Юла! Но так выкрутись, чтобы без последствий, без ссор с ним, чтобы Саня нам не навредил.
Юля выпила рюмку, поставила ее и поднялась:
— Ответь: ты-то решил, что делать будешь? Или всю оставшуюся жизнь проживешь в подполье?
— Не решил, не решил! У меня… стресс! Неужели непонятно?
— Ладно… Спи спокойно, дорогой товарищ, что-нибудь придумаю.
Она решительно направилась к выходу, но Иван ракетой перебежал к двери, загородил собой дорогу, широко раскинув руки:
— Ты куда?
— Спать. У меня тоже стресс, поэтому все время хочу спать — такова моя особенность.
— Юля… — заговорил он интонацией мартовского кота на подъеме. — Тут так плохо, а ты уходишь?
— Тут плохо?! Милый, ты зажрался. И забыл, что такое плохо. Дай пройти, у меня куча дел.
Иван предпринял попытку обнять жену и поцеловать в губы — не далась. Еще и наехала:
— Отстань, блин.
— Но я соскучился…
— Переживешь. Я не сплю с покойниками, а ты нынче у нас в живых не числишься. Пока.
Она поднялась в спальню и, несмотря на глубокую ночь, взяла телефон и позвонила. Ждала долго, так ведь понятно: человек спит. Наконец Михаил ответил сонным голосом:
— Юль, ты в порядке?
— Нет. Мишка, собирайся, вызывай такси и поезжай к офису моего Ваньки. (Пауза. Видно, спросонок Миша плохо вникал в смысл сказанного.) Ты слышишь?
— Ну да… А зачем?
— Будем грабить Ванькин офис.
* * *
Стоять одному зимней ночью на пустынной улице, обдуваемой ледяным ветром, к тому же под фонарем, чтобы заметила Юля, — не самое приятное занятие. Михаил и не стоял, он подпрыгивал, ходил вокруг фонарного столба, чтобы не закоченеть, и поглядывал на часы.
А ветер разошелся, пронизывающий насквозь, кусающий щеки и лоб, терзающий голые и скрипучие ветки над головой. Иногда казалось, дерево вот-вот рухнет прямо на Михаила и раздавит, как лягушку колесом авто, но ствол неподвижно стоял рядом с фонарем, а вот ветки бились друг о друга, словно у них дуэль. К счастью, из-за угла вывернули фары, вскоре обозначились очертания автомобиля, который остановился, не доезжая светового пятна. Когда Юля подошла, Михаил не удержался от легкого упрека:
— Я уж домой хотел ехать.
— Ладно тебе, я и так с крейсерской скоростью мчалась! Идем?
Он не тронулся с места, а сначала бросил взгляд на возвышение из четырех этажей за кованой оградой, затем предупредил:
— Матушка-барыня, ты хорошо подумала? Ты ведь воровкой станешь и меня вором сделаешь.
— Как я стану воровкой, если это все уже мое? Идем, а то, боюсь, меня опередят.
— Но почему ночью?