— Вы его избили? — спросила она испуганно. — Зачем? Он же старый совсем.
— Сам покалечился! — огрызнулся Никита и отошел в сторону.
— Там, за бараком, строительные леса, — угрюмо пояснил Миронов. — Полез на крышу, вот и сверзился вместе с ними на землю. Добрый человек насмерть убился бы, а этот только морду разодрал! — И подступил к Соколову: — Ну, дед, выкладывай!
Соколов встрепенулся и быстро огляделся по сторонам, верно, надеялся, что подвалят друзья-маргиналы и лихо вызволят его из плена. Но кругом было пусто и тихо, лишь голуби ворковали под крышей да невдалеке лаяла собака. Лицо старика исказила плаксивая гримаса.
— Чего рассказывать, начальник? Я — человек старый, склероз у меня, одной ногой в могиле… — Он прижал руки к груди и истерично, по-бабьи, всхлипнул: — Ох, заждалась меня смертушка, ох, заждалась! Что ж вы мучаете меня? Отпустите, ироды! Не берите грех на душу!
Он сполз со скамейки и бухнулся лбом в землю под ноги Миронову, ну, точь-в-точь отец Федор, когда выпрашивал стул у инженера Брунса.
— Да, я — старый солдат и не знаю слов любви! — не к месту весело произнес Никита и вытер ладони носовым платком.
Миронов сурово глянул на него, подхватил Соколова за шиворот и вновь усадил на скамейку.
— Все рассказывай! Как Ковалевского замочил, как квартиру обнес, как книжку спер? Как следы заметал? С кем на дело ходил?
Соколов затравленно посмотрел на Миронова, перевел взгляд на Никиту и следом — на мрачную Сашу, которой было отчего-то жутко стыдно и жалко несчастного старика и уже не хотелось никакой правды. Но Соколов, видно, прочитал на ее лице все, что она думает по этому поводу, взбодрился и неожиданно громко заорал:
— Чего вы лепите? Кто его мочил? Он же сам! Сам!
— Откуда знаешь, что сам? — рявкнул Миронов. — В глаза смотри!
— От верблюда! — грубо ответил Соколов, но, видно, понял: смелость до добра не доведет, и привычно занудил: — Что пристали? Слышал, как мужики во дворе болтали, гикнулся, мол, Федор Анатольевич, царствие небесное. Я даже свечку в храме хотел поставить, да все как-то не сподобился. Сами понимаете, время тяжелое, маятное…
Он нес бы и нес этот полуобморочный бред, но Миронов схватил его за плечо и сильно встряхнул.
— Книга откуда?
— К-какая еще книга? — Глаза старика забегали.
Саша сунула книгу ему под нос.
— Та самая, которую мне продали! Из дедушкиной библиотеки! — и ткнула пальцем в титульный лист. — Вот его экслибрис! Или скажете, он вам не знаком?
Соколов подслеповато прищурился, вгляделся, а затем замахал руками, мол, понятия не имею, впервые вижу, и даже открыл рот для возмущенной тирады, но Кирилл поднес кулак к его носу.
— Чуешь, сволочь, чем пахнет? Большими неприятностями! Дед, я церемониться не стану, спущу в «трюм», а после следакам будешь рассказывать, как напал на гражданку Ковалевскую с целью причинения тяжких телесных. А гражданка Ковалевская, судя по всему, с радостью это заявление напишет! И встретишь ты смертушку, дедуля, на шконке. Там ведь и кража со взломом наметилась?
Соколов не выдержал, вскочил со скамейки, бешено сверкнул глазами и заверещал, да так, что мурашки побежали по коже, и Саша передернулась от отвращения. Это был уже не жалкий оборванец с засохшими подтеками крови на физиономии, а сгусток злобы, который орал, брызгал слюной и корчился перед ними в безумном исступлении.
— Что вы мне втюхиваете? Ни на кого я не нападал, ничего не крал! Иуды паскудные! Бутылки собирал в мусорке и услышал про Федора! Так что не надо мне баки заливать! Я — одинокий пенсионер, инвалид и права свои знаю! Я жаловаться буду! Президенту! В Гаагу!
— Вот и чудненько! — обрадовался Миронов и подмигнул Саше. — Наряд вызывать? Щас поедем в ясельки, там и накатаешь заяву на злого дядьку, который тебя обидел. Ну? Пошел!
Саша совершенно верно поняла взгляд Миронова, поэтому ринулась вперед и заслонила собой старика.
— Постойте, Кирилл, не так быстро! Послушайте, Александр Антонович, я не буду заявление писать, если вы все расскажете! Только честно! Поймите, это очень важно! И для вас, и для нас!
Соколов вновь присел на скамью, снизу вверх оглядел с опаской мрачные физиономии Миронова и Никиты и затем с неохотой произнес:
— Что тут особо рассказывать? Все просто, как три копейки! Федора я всю жизнь знал. В одной песочнице выросли. Учились, за одной партой сидели и даже за одной девушкой, было такое, приударили. Только Федька пошустрее оказался. Она его выбрала, а после и замуж вышла.
— Вы ухаживали за моей бабушкой? — изумилась Саша.
В бабушкиных воспоминаниях подобных ухажеров не возникало, разве что боксер-чемпион промелькнул и лишь оттого, что ударом кулака снес входную дверь, когда огорчился ее отказом выйти за него замуж. Но Соколов на боксера не походил категорически.
— Нет! — покачал головой Соколов и поразил ответом еще больше. — За первой Федькиной женой! Ладой, Ладушкой! Красавица была, страсть! Федька ее быстро уломал. Он ведь в молодости орлом был, девки за ним толпой бегали. Только не пожилось им с Ладой. Ушла она от него года через три или четыре!
— Так ты за Ладу его возненавидел? — поинтересовался Никита и почему-то покосился на Сашу.
Но дед тоже смотрел на Сашу и на вопрос Никиты не обратил внимания. Губы его презрительно кривились.
— Небось любила деда? Он тебя точно любил. Всем хвастался, какая славная внучка у него растет, другим не чета! А знаешь ли, девонька, что дедуля твой, псина гэбэшная, ради целей своих никого не жалел. Довелось бы по крови пройти, прошел бы, не раздумывая.
Саша отшатнулась, будто ее ударили.
— Что? — с глупым видом переспросила она. — Гэбэшная? Вы что-то перепутали! Дед всегда ученым был! Известным, кстати!
Соколов ухмыльнулся. Сашины слова, похоже, доставили ему удовольствие.
— Деточка, а ты в курсе, как твой дедулька карьеру строил? Не знаешь, так меня спроси, дядю Сашу Соколова. А я тебе отвечу. На гнуси всякой и построил. Его, милая, еще в институте завербовали. А уж он служил с охотой, потому как по молодости идейным был, а после умишка поднабрался и начал топить всех, кто ему неугоден был. И кандидатскую, и докторскую диссертацию защитил с первого раза, думаешь, от ума великого? Хрен вам, дорогуша! Я тему, как сейчас, помню: «Распространение идей марксизма на юге Сибири в конце XIX — начале XX века». А почему помню? Потому что я ее писал. Я, а не он! Его на тот момент совсем другие вещи интересовали. А заплатил он хорошо по тем временам и за труд, и за молчание.
— Какие вещи его интересовали? — быстро спросил Никита.
Соколов бросил на него косой взгляд и неохотно промямлил:
— Того не помню. Дело давнее, и не посвящал он никого особо. Одно скажу, все знали: против Феди попрешь, сотрет в пыль и развеет по ветру. Потому и не связывались, что опасались. Аспирантуру мы в одно время окончили. После нее в университете преподавали. Он — «Историю КПСС», я — «Исторический материализм». А года через три встал перед руководством вопрос, кого в Польшу на симпозиум отправить. Меня за границу не выпустили. И поехал Федька с моими наработками защищать честь Родины. А почему? Хотите узнать?