И, насколько я его знаю, меня он будет по-прежнему ненавидеть, а любить будет Селию и ее ребенка. А значит, до этого я непременно должна завершить тот план, согласно которому Широкий Дол унаследует Ричард. И это нужно сделать, пока Селия не получает ни поддержки Джона, ни, что еще хуже, известий от него. Мне будет куда легче заставить Селию принять новость о том, что Джулия и Ричард становятся сонаследниками, если у нее не будет вообще никакой помощи – даже со стороны такого сломанного тростника, как мой выздоравливающий муж.
Я взяла перо и положила перед собой листок бумаги, на котором быстро и легко написала ответ: «Какие чудесные новости! – писала я доктору Роузу. – Я поистине счастлива!» И я тут же посоветовала доктору быть осторожнее с разговорами о скором возвращении домой, потому что моя невестка, которая была так расстроена болезнью Джона, теперь и сама заболела, а потому, писала я, Джону лучше еще немного задержаться в лечебнице, где царят мир и покой, пока у нас, в Широком Доле, не установится прежняя гармония.
Я поставила внизу свою уверенную подпись, запечатала письмо и с облегчением понюхала горячий воск. Затем я откинулась на спинку кресла и стала смотреть в окно.
Великолепие нарциссов Широкого Дола продолжало радовать глаз; даже красные, как вишни, молодые побеги роз прятались в густых облаках множества желтых нарциссов. Более бледными и хрупкими в отличие от садовых нарциссов выглядели дикорастущие цветы-самосевки на лугу. Я видела, как Тобермори, наклонив свою прекрасную голову, пощипывает нарциссы, а когда он выпрямился, изо рта у него свисал желтый цветок, делая его похожим на клоуна. Я даже пожалела, что рядом со мной нет Ричарда; малыш с удовольствием бы полюбовался этим комическим зрелищем. У нашего лучшего гунтера вид и впрямь был самый дурацкий. На опушке леса за выгоном коричневая земля была, точно зеленым ковром, покрыта пятнами молодого мха и крошечных молодых ростков, тянущихся к весеннему солнцу. Все росло и зеленело, птицы вили гнезда и с громким пением ухаживали друг за другом, и во всем этом громкоголосом, напоенном сладостными ароматами мире только я, похоже, оставалась холодной и мрачной – в траурном платье, целыми днями сидящая в одиночестве за закрытыми дверями.
Я вскочила из-за письменного стола и с непокрытой головой, охваченная внезапным нетерпением, выбежала в сад, набросив на плечи шаль. Я быстро шла по дорожкам, вдыхая теплый воздух и наплывающий волнами аромат нарциссов, затем, открыв маленькую садовую калитку, вышла на выгон, и Тобермори, увидев меня, рысцой побежал мне навстречу, дугой изогнув свою красивую шею и высоко подняв голову.
Я протянула руку, чтобы погладить его. Конь тут же ткнулся мордой мне в бок и стал шарить мягкими губами по карманам, надеясь на лакомство.
– Ничего там нет, – ласково сказала я ему. – Я забыла взять. Я потом тебе что-нибудь принесу.
Казалось, лед, в который вмерзло мое сердце, начинает понемногу таять, и я двинулась дальше, к лесу, и вскоре услышала яростное бормотание Фенни, которая после разлива выглядела все еще весьма полноводной и бурной, а вода в ней была совершенно коричневой из-за паводковых наносов с холмов. Тропинка, по которой я шла, к мосту не вела, но там было большое упавшее дерево, по стволу которого я всегда успешно перебиралась на тот берег. Гарри, правда, всегда опасался, что слишком тяжел и дерево может просто обрушиться под ним, а Селия и вовсе боялась на это дерево ступать. Сейчас ровно посредине ствола сидели трое детишек. Это были младшие дети Ходгета, нашего привратника; они весело болтали над водой ногами, и каждый держал в руках прут с привязанной к нему леской. Они явно надеялись наловить колюшки. Сара Ходгет поклялась, что больше ни за что не станет рожать, когда лет пять назад родила двойню, и ухитрялась как-то сдерживать свое обещание, из-за которого, похоже, отношения с мужем у нее были довольно напряженные.
– Привет! – крикнула я, и голос мой был звонок, как пение черного дрозда, расправляющего перышки на солнце.
Такое ощущение, словно этот залитый солнцем лес накрыло темное облако. Пятилетние близнецы – совсем еще малыши, очень хорошенькие, с темно-каштановыми кудряшками и огромными испуганными голубыми глазами – так резко вскочили, что чуть не свалились в воду. Их сестренка, очень серьезная семилетняя девочка, схватила близнецов за руки и потащила по стволу дерева на другой берег реки.
– Прощения просим, мисс Беатрис, – крикнула она, когда они уже стояли на тропинке, ведущей к их дому.
– Не уходите! – крикнула я. – Вы же удочки свои забыли!
Но девочка упорно продолжала тащить за собой малышей, испуганно на меня оглядываясь. Я быстро дошла до середины ствола, собрала их самодельные удочки, ободряюще улыбнулась малышке и с шутливым упреком сказала:
– Кто же свои снасти бросает! Как же вы будете летом лососей ловить?
Старшая девочка обернулась, испуганно вытаращив глаза.
– Мы не за вашими лососями пришли, мисс Беатрис! – стала оправдываться она. – Младшенькие просто так играли, будто рыбку ловят, мы ничего у вас не взяли. И ничего здесь, на вашей земле, не сломали. Мы прошлым летом всегда здесь играли. Мы тогда еще не знали, что нам этого нельзя. Вот младшеньким и захотелось снова сюда прийти. Вы простите нас, мисс Беатрис, простите!
Я едва ее понимала, так быстро она тараторила. Я спрыгнула с дерева, держа в руках удочки и собираясь обнять этих ребятишек. Я хотела сказать им, что они, конечно же, могут ловить в речке рыбу, как и я сама делала это в детстве. Что у них непременно должно быть настоящее детство – детство в Широком Доле, где леса простираются так далеко, что до их края маленьким ножкам и не дойти, а река бежит быстрее, чем ты по берегу рядом с ней.
– Идите-ка сюда, – ласково сказала я и сделала шаг по направлению к ним.
Но девочка пронзительно вскрикнула и бросилась бежать, волоча за собой «младшеньких». Ее сестренка споткнулась и упала, и она, подхватив ее на руки, хотя для нее это была явно непосильная ноша, шатаясь, побрела дальше, а мальчик рысцой бежал рядом. Я в три прыжка догнала их, схватила старшую девочку за плечи и повернула к себе лицом, но она изо всех сил старалась на меня не смотреть. Ее глаза, полные ужаса и слез, метались из стороны в сторону, взгляд был совершенно дикий.
– В чем дело? – спросила я неожиданно резко – так сильно подействовали на меня ее страх и отчаяние. – Что с вами такое?
– Вы только не посылайте за нами солдат, мисс Беатрис! – взвыла девочка, совершенно не владея собой от страха. – Не посылайте за нами солдат! Не приказывайте им нас повесить! Мы же ничего плохого не сделали. Мы ничего не сломали, не подожгли. Пожалуйста, мисс Беатрис, не велите нас наказывать!
Я невольно отдернула руки, словно ее костлявые плечики меня обожгли, откинула назад голову и даже зажмурилась, столь тяжкий удар по моему самолюбию нанесли эти слова. Меня, мисс Беатрис, любимицу всего Широкого Дола, эти дети считали злодейкой! Пока я стояла, пошатываясь и закрыв глаза, девчушка, схватив близнецов за руки, припустила с ними по тропинке к дому и наверняка почувствовала себя в безопасности, только оказавшись за запертой калиткой. Потому что там, в лесу, осталась «страшная» мисс Беатрис, зеленые глаза которой способны видеть даже сквозь стены! Мисс Беатрис, которая всегда знает, чем занимаются на ее реке дети, которая может обогнать на своем коне даже самого быстрого бегуна в деревне – она даже Неда Хантера могла обогнать, хотя он всегда бегал быстрее всех парней в деревне. Мисс Беатрис, которая приказала повесить самого честного человека в деревне, дедушку Тайэка. Она так и стоит там, в лесу, вся в черном, как ведьма, и охраняет ту землю, которая теперь принадлежит только ей одной; и никому больше этой землей пользоваться нельзя; а детям лучше играть на деревенской улице, не то она за ними погонится. И теперь нужно как можно чаще молиться, иначе ночью за тобой может прийти эта ведьма, мисс Беатрис, а ей на глаза лучше не попадаться. Ну, а если на тебя ее тень упадет, тогда вовсе пиши пропало. Вот что думали эти дети, стоило мне сделать пару шагов по направлению к ним.