– Акушерка говорит, что тебе обязательно нужно каждый день выпивать стакан этой наливки, а вечером еще и бокал некрепкого пива.
– Господи, да зачем? – лениво сказала я, откидываясь на подушки и наслаждаясь сладким послевкусием ратафии.
– Чтобы было молоко, – храбро заявила Селия.
И я впервые заметила, что глаза у нее напряженно прищурены, так что в уголках даже появились морщинки, а на лице такое решительное выражение, какого я никогда не видела прежде. От этого ее нежное, как цветок, личико не утратило своего неяркого очарования, но бархатные карие глаза, всегда такие мягкие, смотрели по-иному. Я даже развеселилась невольно. Мне пришлось даже потупиться, чтобы Селия не заметила той насмешливой искры, что блеснула в моих зеленых глазах. Похоже, она как-то чересчур серьезно отнеслась к роли матери; если так пойдет и дальше, то к возвращению домой она совсем отощает и утратит всю свою привлекательность, а я рядом с ней буду выглядеть отдохнувшей и откормленной, точно избалованный хозяевами котенок.
– Видишь ли, – сказала Селия, – мы так и не сумели отыскать поблизости замену прежней кормилице, и мне пришлось послать записку священнику, возглавляющему приют Святой Магдалины. Бедные девушки приходят туда, чтобы родить там ребенка, но детей у них отбирают сразу после рождения. Я попросила мальчика с конюшни отнести в приют мое письмо с просьбой подыскать нам кормилицу, но не очень-то похоже, чтобы нам удалось кого-то найти. Между тем девочка все плачет, требуя материнского молока. Ничего другого она пить не желает – ни коровье молоко, ни козье, ни воду с мукой, ни просто чистую воду!
Я украдкой глянула на Селию. Меня эти известия по-прежнему совершенно не трогали. А вот выражение лица Селии меня встревожило, даже, пожалуй, потрясло: я поняла, что в некоторых ситуациях она может оказаться сильнее меня. Она так защищала эту никому не нужную девчонку, словно та и впрямь была ее родной дочерью! И тому, видимо, было несколько причин – месяцы подготовки и ожидания родов, волнение, желание угодить Гарри тем, как быстро у них появился первый ребенок и, наконец, сама нежная и любящая душа Селии с ее вечной потребностью о ком-то заботиться. Все это вместе и заставило ее так горячо полюбить малышку, едва та появилась на свет. Это она первой взяла новорожденную на руки. Это ее голос первым услышала девочка, и голос этот был полон любви. Ее руки впервые баюкали малышку, ее губы первыми коснулись нежной, чуть влажной, младенческой головенки. Селия испытывала все те чувства, какие женщина, впервые ставшая матерью, и должна испытывать по отношению к своему ребенку. И, естественно, теперь она своего ребенка защищала, сражалась за его жизнь и готова была растоптать любого, кто посмел бы ему угрожать. Я смотрела на нее с откровенным любопытством. В ней уже не чувствовалось прежнего абсолютного послушания и покорности забитой девицы, которой легко можно было внушить что угодно, которую я учила жизни, как учат породистого щенка. Передо мной была взрослая женщина, всецело преданная другому живому существу, пусть и очень маленькому, – и это делало ее невероятно сильной.
В данном случае Селия была, пожалуй, даже сильнее меня.
– Беатрис, – твердо заявила она, – тебе все-таки придется покормить малышку. Она не причинит тебе никакого беспокойства. Я сама ее принесу и унесу сразу же, как только ты ее покормишь. Я больше ни о чем тебя не попрошу – только корми ее, пожалуйста, каждые несколько часов, пока не будет найдена кормилица.
Она помолчала, ожидая ответа, но я по-прежнему не говорила ни слова. Хоть и была уже готова согласиться. Собственно, почему бы и нет? Вряд ли это так уж сильно испортит мою фигуру. Я была уверена, что вскоре сумею привести себя в порядок и стать столь же очаровательной, как и прежде. Зато, проявив чувствительность, я сильно выиграю в глазах Селии. И все же я колебалась: мне страшно хотелось узнать, на что еще способна эта новая, сильная Селия.
– Это ведь не более, чем на несколько дней, – продолжала она убеждать меня. – Хотя даже если бы это был год, я все равно непременно попросила бы тебя, Беатрис, чтобы ты ее кормила; я бы стала настаивать! Раз теперь этот ребенок мой, раз я приняла на себя всю ответственность за него, я во что бы то ни стало должна обеспечить его всем необходимым. А сейчас только ты одна можешь дать то, что ей, нашей девочке, более всего нужно.
Я нежно улыбнулась и с легкостью проявила великодушие:
– Конечно же, я ее покормлю, раз ты так этого хочешь, моя дорогая! Просто я даже не предполагала, что должна буду это делать. Мне казалось, что вы с мадам все прекрасно устроили. – Я чуть не расхохоталась, такое невероятное облегчение было написано у Селии на лице. – Можешь хоть сейчас ее принести, – милостиво разрешила я, – только не уходи и потом сразу же опять ее унеси. Мне наверняка снова захочется спать.
Селия стрелой вылетела из комнаты и тут же вернулась с маленьким плачущим свертком на руках. Каштановые волосики девочки оказались очаровательно мягкими и сами собой собирались в торчащий кудрявый хохол на макушке; впрочем, волосы ее еще, разумеется, могли измениться, как и темно-синие глаза. Она с такой серьезностью смотрела мне в лицо, словно хотела заглянуть прямо в душу, и я развлекалась тем, что пыталась играть с ней «в гляделки». Обычно я в эту игру побеждала всех – и кошек, и собак, и мужчин. Но синие-пресиние глаза этой малышки были совершенно невозможными; она так прямо, не мигая, смотрела на меня, что мне в ее взгляде чудилось даже некое безумие, и я испытывала не просто беспокойство, но даже, пожалуй, страх. Ее ручки были похожи на крошечные, съежившиеся морские звезды; из-под свивальника выглядывали ее маленькие ступни, напоминавшие не развернувшиеся еще молодые листочки; и от нее исходил тот самый запах, который я постоянно чувствовала и на себе – сладкий сильный запах родов и материнского молока. Я подавила в своей душе – без особых усилий, к счастью, – мимолетное ощущение своей неразделимой общности с этой крошкой. Увы, это был не сын. А девочка мне была ни к чему. Я в любом случае не желала ощущать свое родство с нею и испытывать к ней те чувства, которые уже успели начертить на лице Селии морщинки заботы и беспокойства, а под глазами у нее проложить темные круги.
Я довольно неловко прижала этот маленький сверток к груди, и руки Селии тут же взметнулись, желая помочь мне, но, как я заметила, она подавила это желание и решила подождать. Впрочем, ни она, ни я не знали, что и как нужно делать, но эта малышка явно отличалась бойцовским характером и, едва почувствовав запах молока, тут же ринулась в бой и потянулась своим смешным, каким-то треугольным ротиком к моей груди. На соске сразу выступила белая капля молока, и я почувствовала в груди странную тянущую боль, а потом огромное облегчение, когда девочка начала сосать. Она фыркала и сопела своим маленьким носиком, иногда сердито вскрикивая и протестуя против задержки, и тут же снова торопливо принималась за дело, смешно тараща глазенки и поглядывая в разные стороны. Потом смежила веки и принялась ровно и ритмично сосать. Я чуть подняла глаза над ее головенкой, прильнувшей к моей груди, и тут же встретилась с глазами Селии; мы обе улыбнулись, и я как ни в чем не бывало спросила: