Одиозная фигура.
Я отрезала ему кусок своего сытного фруктового пирога. Обычно я приберегаю это блюдо к Рождеству. Оно было моим фирменным, и епископ его не заслуживал, но так или иначе я передала ему кусок.
Хорошо. Епископ оглядел меня с презрением, которое казалось неизменным выражением его лица, затем взял кусочек пирога и отправил в рот.
— А, — сказал он, — этот пирог сухой.
Епископ Данн славился подобными грубыми, бездумными высказываниями. По этой причине домработницы у него не задерживались.
Но я не была его домработницей. Я была его служанкой не более, чем этот невежественный жадный гремлин был слугой Господа. И мой пирог не был сухим.
— Возможно, это у вас во рту пересохло, отец.
Его преосвященство был парализован ужасом. Оттого, что его назвали старым ублюдком с сухим ртом, но больше всего оттого, что я не обратилась к нему должным образом. Он поставил тарелку и вышел из приходского собрания с чувством молчаливо-накаляющегося гнева.
В ту секунду, когда он повернулся ко мне спиной, меня захлестнула волна страха: я осознала, что натворила. Но, когда подол его последней ризы скрылся за дверью, облегчение, испытываемое присутствующими, стало осязаемым. Было такое чувство, будто в любой момент они разразятся громом аплодисментов. Брайди Малоун подошла ко мне сзади и сказала:
— Это надо было ему сказать много лет назад, молодчина, Бернардина!
В тот момент я почувствовала гордость и собиралась улыбнуться, но в дверях кухни я увидела Джеймса.
На его лице было выражение сурового неодобрения.
— Дэн, я должна тебе кое-что сказать.
Если он, услышав эти слова, хоть в какой-то мере испытал тот страх, который испытывала я, когда говорила их, то это уже было хорошо.
— Ты уходишь от меня.
Я была ошарашена. Он, что, догадался?
— Нет. Я не ухожу от тебя.
— А все остальное — ерунда, — Дэн засмеялся своей шутке. — Попалась! Скажи, который час, детка? Джерри сказал, что будет здесь около двух — поможет мне починить мотоцикл.
Это будет труднее, чем я думала.
Я пережила сорок восемь часов ада. Моя кровь была отравлена адреналином.
После двадцати четырех часов я была более или менее уверена в том, что Ронан Робертсон, в конце концов, наверное, не был моей родственной душой. Я пыталась вспомнить желание и томление, которые испытывала, воскресить образ нас двоих вместе, как нечто, заставлявшее меня чувствовать себя живой, и добавить к этому некий налет романтики, чтобы мне стало получше, но на душе у меня кошки скребли. Мое увлечение Ронаном прошло.
Я знала, что должна все рассказать Дэну.
Будет нелегко, но я больше не могла держать это в себе.
Я придумала, как мне об этом сказать.
— Я серьезно, Дэн. Нам нужно поговорить.
Он был весь в смазочном масле, возился с какими-то деталями мотоцикла «харлей дэвидсон», разложенными на столе. Большой ребенок со своими игрушками, устроивший беспорядок.
— Извини, Тресса. Я все это потом уберу. Вот только Джерри придет и…
Я закашлялась.
— У меня чуть не случился роман.
Я посмотрела ему прямо в глаза. Именно так, как я себе пообещала.
Дэн мгновенно превратился из мальчика в мужчину.
Я думала, что он будет в шоке, что ему будет больно. Я была готова увидеть его слезы.
— Что это значит, «чуть не»?
Он выглядел разозленным. Таким я его никогда раньше не видела. Я сжалась.
— Я не знаю, я…
— Что значит, «у меня чуть не случился роман», Тресса? — повторил Дэн, ожидая ответа.
— Это был парень со съемок, с которым я раньше встречалась, и мы встретились, выпили и…
— Ты спала с ним?
— Нет.
— Ты хотела с ним переспать?
— Да, нет, да… Я не знаю…
— Вы целовались?
— Да, что-то вроде того, я не помню.
— Прекрати, мать твою, вешать мне лапшу на уши, Тресса, вы целовались?
— Д-да!
Я наполовину прокричала, наполовину прошептала это, будто я актриса, которой никогда не была. Это была сцена, играть которую мне совершенно не доставляло удовольствия.
— Тебе понравилось?
Дэн сказал это таким гадким, заносчивым, холодным тоном, будто передо мной был человек, не имеющий ничего общего с моим мужем.
Он не унимался.
— Это было, я не знаю, сексуально? Весело?
Я боялась его такого. Вредного, мстительного. Я отвечала Дэну с удивлением, не потому что поражалась его злости, а потому что поражалась его реакции и собственному страху.
— Ты не понимаешь, Дэн.
— Чего не понимаю, Тресса? Что моя жена где-то «чуть» не закрутила роман, что она целуется и, возможно, трахается с другими мужчинами? Чего тут непонятного?
— Прекрати! Перестань так говорить. Будь собой.
— Что, черт тебя дери, это значит, Тресса? Собой? Размазней-Дэном, большой необразованной обезьяной, которая слишком глупа, чтобы понять, что происходит у нее под носом? Добрым великаном, который все простит…
— Прекрати! Перестань!
— Чего ты от меня хочешь, Тресса? Хочешь, чтобы я упал на колени и умолял тебя остаться?
— Я не ухожу от тебя, Дэн…
— Ты хочешь, чтобы я это сделал?
Дэн схватил кофейную чашку и швырнул ее в окно.
Я закричала, и это заставило его замолчать. Он стоял передо мной, его губы начинали кривиться в усмешке, руки дрожали от ярости; его глаза были широко распахнуты, в них были грусть и страх. На какую-то долю секунды мне показалось, что он смотрит умоляюще.
— Совершенно очевидно, что ты несчастлива в этом браке, и знаешь что? Ты и меня делаешь несчастным. Может быть, сегодня тот самый день. Не важно. Я ухожу.
И мой преданный муж ушел из дома, драматически хлопнув дверью.
Я была в шоке, я дрожала. Я никогда не видела раньше, чтобы Дэн злился, и к своему ужасу, я поняла, что он был прав. Я действительно считала его большим, мягкосердечным дураком, который все переживет и стерпит. Чего я меньше всего ожидала, так это того, что Дэн уйдет от меня. После всей моей неуверенности, всего моего нытья и ворчания теперь решение было за ним.
Прошло около десяти минут, наверное, когда я услышала, как Джерри стучит в дверь.
Не было смысла прятаться от Джерри. Он знал, что его ждут.
Прямо через кухню он прошел к задней двери.